Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

Нильс перевел взгляд на мрачное лицо Рокко. Тот оскалился и кивнул:

— О, да, я встречу!

— Вот видите, синьор палач, — улыбнулся шатающийся колдун. — Все в полном нашем этом… В наших руках. Наше счастье… О, мой Дио, что я несу… Эй, вы! — рявкнул он вдруг на притихших на ступеньках лестницы служанок. — Чего расселись? Бегом наверх, там, в спальне, — бардак! Чтоб через пять минут чисто было! Зайду — проверю. А я тщательно проверяю, долго, да придирчиво.

Девушки подскочили и, беззаботно хохоча, убежали на второй этаж. Нильс проводил их взглядом. Надо ли думать еще и об этом? Должен ли знать Фабиано?

Ах, все это — после, после! Сейчас главное — разобраться с Энрикой. Найти ее, запереть сердце на замок, чтобы не тронули слезы и мольбы! А лучше — вовсе долбануть ее по голове чем-нибудь, чтобы отключилась, да так спокойно и дождаться возвращения. А тут… Тут — гильотина.

Стиснув зубы, Нильс вошел в шкаф, повернулся. Увидел закрывающего дверцу Рокко. Парень напоследок незаметно чиркнул ногтем большого пальца по горлу.

Хлопо́к и тьма. Шаги. Слышится бубнеж колдуна, ни слова не разобрать. Вот щели шкафа начинают светиться зеленым. Все ярче и ярче, глазам больно. Пришлось зажмуриться. Тут же показалось, будто все тело горит. «Ловушка!» — подумал, запаниковав, Нильс. Он рванулся вперед, надеясь выбить дверь, но ухнул куда-то в пустоту. Летел и летел, а вслед ему несся пьяный вопль колдуна, не имеющий ничего общего со здравым смыслом:

— Передавайте привет Ластеру, синьор палач!

Ластер? Что значит, — Ластер?! Нет!

Когда лес соизволил закончиться, Энрика всерьез уже рассматривала идею шарика лечь и уснуть. В одежде, в которой иной летний день прохладным покажется, сейчас оставалось только тихо умереть. Теплый шарик она перекладывала из руки в руку, прислоняла к щекам и ушам. А вот ноги скоро вообще чувствовать перестала.

— Г-г-город, — прошептала Энрика, спускаясь с пригорка.

Она краешком сознания отметила, что это — не Вирту, даже близко ничего похожего. Маленький Вирту со стороны пока еще выглядел ярко, празднично — ну, пока Фабиано не пришло в голову, что Дио не любит ярких цветов и украшений. Этот же город казался серо-черным. Мрачные пятна кварталов, каменные лики домов, серые снующие туда-обратно люди. Как будто город погрузился в добровольный траур. А надгробием над ним высился за́мок — могучая крепость, выстроенная на холме.

Еще Энрика отметила, что город, в сравнении с Вирту, огромен. Сосчитать дома, разбросанные по бесчисленным улочками, она бы не стала и пытаться. Но все это сейчас не имело особого значения. Где-то там, в этом городе, притаилось тепло. И лишь когда Энрика его отыщет, будет думать обо всем остальном.

Город опоясала не то разрушенная, не то недостроенная стена. Ворота, к которым подходит широкая укатанная дорога, распахнуты. А сразу за воротами Энрика углядела нечто такое, что заставило ее ускорить шаг, насколько позволяли окоченевшие ноги.

Мир сузился до пылающей точки. Вот она превратилась в пятно, в кляксу и, наконец, в большую блестящую металлическую чашу на длинной ножке. В чаше плясал огонь.

Влетев в ворота, Энрика чуть ли не обняла эту чашу. В ней ни дров, ни какого иного топлива. Огонь просто танцевал на сверкающем металле. Энрика тянула к нему онемевшие пальцы, приближала лицо, будто надеясь поцеловать.

— Волосы, — посоветовал шарик. — Они же в сосульки превратились. Позволь им опуститься ниже.

Энрика, не задумываясь, отпустила прядь, та скользнула в огонь, мгновенно оттаяла и вспыхнула. Энрика с визгом отскочила от чаши, замолотила руками по голове, сбивая пламя. Шар, если можно сказать такое о шаре, умирал со смеху.

— Ты — злой, безжалостный, глупый и гадкий подлец! — Разобравшись с огнём, Энрика вынула шар из кармана и закричала на него. Оттаявшие губы шевелились свободно, но в шаге от чаши Энрику снова начала колотить дрожь. Надо искать тепло с крышей и стенами. И с горячим супом.

— Кто-то из нас двоих, несомненно, глупый, да, — отозвался шар.

— За что ты меня так ненавидишь?

— Хм… — Шар призадумался. — Не то чтобы ненавижу… Ты мне, собственно, даже нравишься. Но коли сама предпочитаешь голову в пекло совать, так пропади ты пропадом, дура сбрендившая.

Энрика, нахмурившись, вгляделась в улыбочку шара.

— Рокко?..

— Это имя моего создателя, — подтвердил шарик. — А я лишь впитал его мысли, когда он держал меня.

— После нашей ссоры?

— Ну да. Так что ты сама во всем виновата. Давай разморозим еще немного волос? Мне понравилось.

— Замолчи! — велела Энрика. — Ты меня очень сильно расстроил, но я об этом пока не хочу даже думать.

— Что думать не хочешь — это понятно. Занятие сложное, неприятное, то ли дело на скрипочке пиликать.

Ах, так? Энрика разозлилась. Тоже мне, нашел пай-девочку, дурак стеклянный. Шагнув к чаше, Энрика вытянула руку с шариком над огнем.

— У меня нет чувства самосохранения, иначе я не пытался бы скормить тебя дракону, — грустно сказал шарик. — Впрочем, если это потешит тебе самолюбие, то — а-а-а-а, нет, не надо, перестань, только не огонь, пожалуйста! Я готов на все, только бы не…

Энрика не обращала внимания на его кривляния. Она не отрывала взгляд от запястья вытянутой руки. Метка исчезла.

— Могу сплясать вприсядку, или спеть грустную песенку о голодном бродяжке… — продолжал паясничать шар.

— Отвечай, — повелела Энрика, — Рокко отправил меня в прошлое?

Ей показалось, что она чувствует внутреннюю борьбу шарика.

— Н-н-нет, — выдавил он, наконец. — Я бы так не сказал.

— А как бы ты сказал?

Шар в ответ разразился такой похабщиной, что Энрика покраснела. Вот дура! — тут же укорила себя. Знала ведь — только конкретные вопросы!

— Как называется этот город?

— Ластер.

Впервые услышала название.

— Почему у меня исчезла метка?

— Потому что Новый год еще не наступил.

— Я переместилась во времени?

— Нет.

Энрика замолчала. Улыбка шарика теперь смотрелась до отвращения хитрой.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Энрика и спрятала шарик в карман. Ладно. Сначала нужно попасть в тепло. Ступни вообще не ощущаются. Это, наверное, плохо…

Она поковыляла к мрачным и негостеприимным постройкам. Мелкие стрельчатые окна глядели на гостью с недоверием и враждебностью. Люди им не уступали. Энрика с завистью рассматривала их пушистые шубы, странные, будто из козьей или овечьей шерсти сделанные, сапоги.

— Простите, — обратилась она к одному полному господину, который что-то лениво жевал, подпирая спиной стену дома, — где здесь можно погреться?

— Не знаю, — отозвался тот. — Я дома греюсь.

— А можно погреться у вас дома? — набралась наглости Энрика.