Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

— Сочувствую, любезная фрау, — сказал он. — Герр Дрешер очень суров, иногда — совершенно неоправданно. Если вам от того полегчает, то уверяю: мне пришлось по сердцу то, что я услышал.

— Не полегчает, — сказала Энрика. — Но спасибо.

— Тогда, может быть, бокал вина?

Энрика покачала головой. Забыв даже про жакет, она обошла елку, разминулась с несколькими креслами и столиками, а остановилась только тогда, когда перед ней выросла стена. Та самая стена, на которой висела золотая скрипка. Вблизи было очевидно, что скрипка — деревянная, причем, не самой лучшей работы, но ее покрыли золотой краской, лишив и тех жалких акустических свойств, что были ей присущи, зато издалека она казалась прекрасной. Энрика протянула руку, но скрипка висела слишком высоко, не допрыгнуть даже.

«Скрипка принцессы Леонор Берглер, — гласила надпись на табличке. — Первой принцессы, трагически погибшей во имя жизни и процветания Ластера».

То, что издалека казалось орнаментом, украшавшим стену, на самом деле было нотной записью, озаглавленной: «К Леонор. Реквием».

Глаза Энрики сверкнули. Что ж, если в этом городе вместо истинной музыки ценят красиво раскрашенные инструменты, то ей, пожалуй, тут и делать нечего. Кроме, разве что, одного, прощального поклона.

Руки взметнулись, глаза впились в ноты, темп Энрика определила мгновенно, и печальные звуки реквиема завихрились в помещении, совершенно для этого не предназначенном. Энрика давила в себе каждый творческий порыв. Когда ей хотелось увлечься вскользь мелькнувшей темой, она стискивала зубы и до боли вглядывалась в нотный стан. Ни шагу в сторону, ничего своего, только ноты, только покорное исполнение предписанного.

Когда прошла первая злость, Энрика с неудовольствием прислушалась к создаваемой музыке. Точь-в-точь воплощая задуманное неизвестным композитором, мелодия странным образом наполнилась чувствами самой Энрики. Отчаяние, горе, злость, страсть, обида, — все это бесновалось среди строгих нот, будто заключенный в клетке зверь.

Смычок порхал по струнам, пальцы скользили по грифу. Хотелось взвыть от невероятного напряжения. Не получалось раствориться в музыке, отдаться потоку, когда тело само делает все. Нет, сейчас Энрика вынуждена контролировать каждое движение, каждый вдох и выдох, и эта прядь волос, упавшая на лицо, ее самый злейший враг, потому что мешает обзору, щекочет и не дает сосредоточиться…

Чья-то рука мелькнула перед глазами, отбросила прядь назад. Энрика не стала вертеть головой, впилась взглядом в стену с нотами, и играла, играла, доводя мелодию до апогея, заставляя холодные древние стены филармонии гудеть и стонать в резонанс. Музыка, преисполненная неизмеримой силой, рвалась наружу — в серое небо Ластера, выше, туда, где Дио, и еще дальше!

Но вот что-то как будто сверкнуло, и в этой вспышке Энрика увидела всю композицию целиком. Ноты соскочили со стены, врезались огненными значками в ее сознание. Сами собой закрылись глаза, и вожделенный поток подхватил-таки скрипачку, понес ее вдаль, к самым глубинам музыки.

Это был уже финал. Поток, неистовый водопад замедлялся, и Энрика переводила дыхание. Ей и правда казалось, будто она плывет, лежа на спине, отдаваясь течению звуков. Где-то в ином мире ее тело медленно повело смычком, высекая из тела скрипки последние грустные звуки, и замерло.

Выдохнув, Энрика открыла глаза. Ноты на месте, все так же золотом выведены на стене. Лицо горит, руки дрожат, тело покрывает пот. Никогда еще не играла с такой отдачей, с таким напряжением и так… так правильно. Что ж, вот вам ваша музыка. А теперь — прощайте!

Желая забрать жакет со злобным шариком, Энрика развернулась на каблуках и вскрикнула, уставившись в пенсне Флориана Дрешера.

— Я уже ухожу, — сказала она. — Простите за шум, больше я вам не помешаю.

Но Флориан Дрешер не посторонился, и его цепкий взгляд не отпускал Энрику.

— Вы репетировали этот реквием? — спросил он.

Энрика, только что опустошившая всю свою эмоциональную кладовую, позабыла и страх, и неуверенность. Презрительно фыркнула:

— Репетировала? Да я его только сейчас увидела! Я даже не знаю, кто такая эта… — Она повернулась к стенке и прочитала: — Леонор Берглер. И почему скрипка такая дурацкая? Неужели она правда на ней играла?

— Принцесса Леонор Берглер была из бедной, но благородной семьи, — сказал Флориан Дрешер. — Она не могла позволить себе хороший инструмент, но очень любила музыку и исступленно занималась. Когда принц Торстен удостоил ее своего внимания, она забрала из дома лишь одну вещь — эту скрипку. И отказалась променять ее на что-либо иное. Краской же она покрыта потому, что на ней остались глубокие раны от огня. В ту ночь, когда принцессу убил дракон, ее скрипка также пострадала. Больше она не зазвучит, но зато вечно останется красивым памятником своей владелице.

Флориан Дрешер поднял листок, в котором Энрика узнала свою анкету, и произнес:

— Я подтверждаю ваш разряд, фрау Маззарини. Запишитесь в книгу и получите у лакея ключи от гостевого флигеля. Вы успешно прошли прослушивание. Поздравляю и — удачи на конкурсе.

Флориан Дрешер шел через зал вечность, и ровно столько же, открыв рот, Энрика смотрела вслед. А когда дверь за ним закрылась, упала на колени. Вернее, попыталась упасть — ее подхватил оказавшийся рядом мужчина в ливрее — очевидно, тот самый лакей, у которого предстояло получить ключи.

— Ну-ну, фрау Маззарини, — негромко сказал он. — Прошу, присядьте. Вот так. Теперь вам точно не помешает бокал вина, а я пока схожу за ключом. И — прошу, окажите честь, возьмите платок.

— Спасибо, — только и выдавила утопающая в мягчайшем кресле Энрика, прижимая к глазам надушенный кружевной платок.

Фабиано Моттола шел впереди, не оглядываясь. Лиза семенила следом, то и дело спотыкаясь — легкие туфли отнюдь не предназначались для ходьбы по такому снегу. Ряса, кстати, тоже, но Лизу грела накинутая поверх теплая куртка Рокко. Он выскочил из дома — даже дверь не успела закрыться — и окликнул Лизу:

— Сестра! Да что ж это вы мерзнете почем зря? Примите уж утепление какое-никакое!

Фабиано остановился шагах в десяти, а Лиза позволила Рокко одеть себя.

— Спасибо вам, синьор…

— С Гиацинто — ни слова, — прошипел на ухо Рокко. — Он кретинически опасен.

— Критически, — машинально поправила Лиза и тут же спохватилась: — А что — убьет?

— Кретинически! — настаивал Рокко. Теперь он развернул недоделанную монахиню к себе лицом и тщательно застегивал пуговицы. — Не убьет, кишка тонка. Я про другое. Через койку его и не такие недотроги проходили. Вернее, пролегали. Уж простите, сестра.

Щеки Лизы заалели.