Марина Эльденберт - Заклятая невеста

Мой крик подхватывает эхо или ветер, срывая остатки голоса вместе со слезами, а в следующий миг что-то происходит. Ветер возвращается ко мне, ударяя в грудь с такой силой, что выбивает не только воздух, но и способность мыслить, чувствовать, жить. Мне кажется, от меня отделяется самая моя суть, что-то глубоко и бесконечно дорогое, часть меня, которая растворяется в вихре хлынувшей сквозь Арку и мое тело древней магии, а после возвращается, окутывая Льера сиянием такой силы, что я невольно зажмуриваюсь.

Мгновение — и сияние тает, впитываясь в него, а удар сердца в мою ладонь, снова заставляет кричать. Я кричу так, что срываю голос, со стороны, должно быть, это безумие, но это безумие позволяет выплеснуть страх, на мгновение заставивший меня поверить в то, что я его потеряла. Кажется, именно в эти минуты я была как никогда близка к тому, чтобы в это поверить…

Но сейчас его сердце под моей ладонью снова бьется, бьется так сильно, так ровно, так глубоко, что не имеет никакого значения, что было минуту назад. А может быть, вечность. Ничто больше не имеет значения.

— Он не сразу придет в себя, — замечает Эртея.

Мне все равно. Главное, что он жив, что я больше не чувствую этой выжигающей пустоты, не сравнимой даже с той, с которой мне недавно пришлось иметь дело.

— Очень жаль, — говорит Изначальная. — В ночь схождения луны и солнца ты могла бы прийти сюда со своим новым избранником и ощутить истинную силу того, что называют…

— Если ты сейчас скажешь мьерхаартан, я сделаю то, что не сделал Золтер, — говорю я. — Не посмотрю на то, что ты мне помогла.

Изначальная кажется глубоко оскорбленной и удаляется, бормоча себе под нос что-то о непочтительности новых поколений, но мне нет до этого дела. Я ложусь рядом с Льером, устраивая голову у него на плече, пропускаю темные пряди сквозь пальцы и смотрю на его лицо — безмятежное, спокойное, родное.

Не нужны мне никакие ритуалы, чтобы почувствовать то, что я чувствую рядом с ним. Именно близость двух сердце создает глубину чувств, а не ночь схождения луны и солнца, не объединение какими-то магическими чарами или брачными клятвами. Ни одно заклинание не способно разжечь любовь, равно как ни одна даже самая темная сила не способна ее уничтожить.

Не знаю, сколько проходит времени, когда он открывает глаза. Кажется, уже скоро закат — потому что верхушки деревьев становятся золотыми, а некоторые цветы на Арке закрываются.

Льер смотрит на меня так, словно не понимает, что произошло. Впрочем, не понимает ровно до той минуты, когда осознает, что он жив.

— Лавиния, — выдыхает хрипло. — Зачем…

Прикладываю палец к его губам.

— Потому что я тебя люблю, — говорю я. Сейчас эти слова звучат так глубоко, так правильно, и каждая частичка нежности к нему отзывается на них, на каждый его вздох. — Потому что я хочу быть с тобой. Хочу провести с тобой всю свою жизнь, и мне ее будет безумно мало лишь потому, что я никогда не смогу тобой надышаться.

Мгновение Льер смотрит на меня так, что кажется, я уже сейчас не смогу дышать от охвативших меня чувств, а потом целует — и дыхание возвращается.

Возвращается все: и биение сердца, и вся полнота жизни, и радость с безуминкой, от которой хочется смеяться и плакать. Все те чувства, которые я испытываю рядом с ним, я никогда не смогу описать, потому что их бесчисленное множество, но имя у них одно.

Любовь.

— У твоих родителей были непростые отношения, — произнес Льер.

Мы собирались в мой мир, знакомиться с Винсентом, и сейчас я понимала, что знакомство с матерью Льера обошлось мне гораздо меньшим волнением. Элленари до кончиков пальцев, она тем не менее приняла меня так, словно мы были знакомы целую вечность. Кольцо на моем пальце, видимо, о многом ей говорило. Как ни странно, но оказавшись в Мортенхэйме я его не сняла. Полностью утратив память, совершенно без сожалений рассталась с платьем, серьгами и прочими украшениями, а вот его снять не смогла.

Не захотела.

Сейчас я понимала, что моя память просто была запечатана, но чувства никуда не делись. Точно так же оказалась запечатана память моих родителей. Запечатана Золтером.

— Твой отец родился в Аурихэйме, мама — в твоем мире. Она была… воспитана в мире людей.

— Как я.

— Как ты, — подтвердил Льер.

После того, что наворотил Золтер его руками, разбираться с делами приходилось очень быстро, в том числе восстанавливать разрушенные источники домов (которые Золтер иссушил в качестве наказания за неповиновение) и выделять компенсации за утраты родных семьям. Льер действительно продержался в цепях десять дней, долгие десять дней пытался справиться с пытающимся перехватить его сознание Золтером. Постепенно боль и мощь Пустоты подтачивали его волю, и в конце концов сил на сопротивление не осталось. Как только Золтер вернулся, оковы стали бесполезны, а казни при Дворе превратились в инструмент устрашения.

Элленари, отказывающиеся признавать его власть, отправлялись в оковы, а некоторых убила клятва жизни, когда Золтер на их глазах уничтожал друзей и родных. Залитый кровью Двор Смерти сейчас понемногу восстанавливался, но оправиться после такого достаточно сложно. Лизея и Ронгхэйрд собирались поднять мятеж, заручившись поддержкой стихийников, но с наибольшей вероятностью он был бы обречен на провал. Несмотря на то, что полную силу Пустоты Золтеру получить так и не удалось, с его силой мало кто мог сравниться.

Золотой двор занял позицию невмешательства: связываться с Золтером, наделенным Пустотой, даже для элленари-антимага было себе дороже. Когда появилась я, Аргайн уцепился за эту возможность, чтобы разобраться и с ним, и со мной. Правда, не рассчитал, что вести переговоры с элленари я за это время научилась отменно.

Бутылку вина я ему все-таки отправила, из нашего мира, мысленно представляя скрежет зубов считающего себя крайне могущественным золотого. Что касается Ирэи, она тоже пополнила его коллекцию, потому что сразу по возвращении была объявлена на наших землях вне закона. Стихийники нас поддержали, в результате единственное, что ей оставалось — прятаться у золотых.

Туда ей и дорога.

Я не испытывала к ней ни малейшей жалости, потому что простить, что она сделала с Льером, не могла.

— О чем задумалась? — запечатывая верхний ящик стола охранным заклинанием поинтересовался Льер.

— Так, ни о чем, — покачала головой, не желая поднимать тему Ирэи. — Продолжай, пожалуйста.

За время, что Золтер был в сознании Льера, он открыл ему большинство своих мыслей (считая, что тот уже не сможет никому ничего рассказать). Среди них оказалась и память о моих родителях. Льер сказал мне об этом только сегодня, хотя прошло уже достаточно времени.