Мари Явь - Атомное комбо

Даже Ранди не был против этого настолько, насколько был против Расмус. Он не видел смысла сближаться с людьми, которые отправляются на верную смерть. А если мы сдружимся настолько, что именно ему придут злосчастные похоронки? Он не хотел больше иметь с нами ничего общего, но в то же время что-то вынудило его выдавить:

— Правда? Отличная идея!

Да он просто святой.

Кофе был дрянь, поэтому Расмус заказал себе рюмочку. А следом за ней вторую. Не то чтобы он страдал алкоголизмом, просто случай предписывал, а атмосфера диктовала. К тому же, после горячительного у него развязался язык, и он выложил как на духу всё, что меня интересовало.

— Но это только между нами, — напоминал Расмус едва ли не после каждого предложения.

Уже через полчаса мы были лучшими друзьями. Я несколько месяцев не могла наладить отношения с работницами госпиталя, а с ним это получилось само собой. Возможно, потому что Расмус был таким же, как я. Нас связал не только дар понимать тайнотворцев, но и конкретно один из них.

— Ты мог сам выбрать себе контроллера? — спросила я Ранди, но тот покачал головой, посмотрев на Расмуса.

— Это целая процедура, — ответил Келер за него. — Все новоприбывшие целый месяц содержаться в стационаре. Обследования, работа с психологом, тесты.

Хотя он и говорил так, мне отчего-то подумалось, что Ранди навязали ему. Их союз не был предопределён этими тестами. Возможно, Келер был на плохом счету у начальства или не ладил из-за природной застенчивости и простоты с коллективом. Мы оба знали, что Атомный — не подарок. А что могли показать те тесты? Аффективное расстройство, маниакально-депрессивный психоз, садизм, паранойя, бессонница, извращенный аппетит (с известных пор, нам вкусными казались даже побелка и крахмальный клейстер). Плюс переходный период. Ранди показался врачам и тренерам случаем безнадёжным, никто не хотел с ним связываться, брать на себя ответственность за что-то настолько непредсказуемое и с ног до головы больное, поэтому его спихнули Расмусу. Ведь он не умел отказывать.

— А ваше мнение играет роль при распределении? — спросила я. — Всё же два года — это срок.

— Иногда. Я не был против, если ты об этом.

— Почему?

— У меня уже был ранее кое-какой опыт работы с… ну, разными случаями.

— Пойду покурю, — пробормотал Ранди, поднимаясь из-за стола, но я схватила его за руку прежде, чем поняла, что делаю. — Успокойся, это не на два года.

Он догадался так быстро, потому что чувствовал то же самое? Страх потерять друг друга из виду хотя бы на минуту. Мы ещё не свыклись с мыслью, что теперь можем увидеть, услышать, прикоснуться друг к другу без чьего-либо дозволения в любое угодно нам время.

— Ты курил час назад. Неужели это так важно?

— Это беспокойство? — Ранди наклонился ко мне, прошептав на ухо: — Или же ты ревнуешь меня даже к сигаретам?

Доказывая что-то самому себе, он прихватил кончик сигареты губами, будто что-то очень сладкое, и улыбнулся, когда мой взгляд коснулся его рта.

— Ты нашла себе подходящую компанию. Я тоже. Дай нам пару минут.

Проклятье, то, как он смотрел, когда говорил это…

Придурок Ранди. Да ведь ты единственный, кто тут безумно ревнует.

Я отвернулась, а Расмус смотрел ему вслед до тех пор, пока за Атомным не закрылась дверь.

— Никогда не видел его таким.

— А?

— Даже не подумал бы, что он может улыбаться. Ни разу на моей памяти, а тут вдруг… Все эти два года он был просто ужасен. Мне, как его куратору, делали выговоры чуть ли не каждый день. Драки, нарушение субординации, неуставные взаимоотношения и всяческие недопустимые контакты… с некоторым персоналом. — Расмус замахал руками, словно умоляя меня не делать поспешных выводов. — Это лишний раз подтверждает мою теорию.

— Какую теорию?

Он наклонился к чемоданчику, который забрал из камеры хранения, и достал оттуда уже наполовину исписанный блокнот.

— Я работаю над научно-популярным изданием о тайнотворцах. Ещё пишу кое-какие статьи в тематические журналы. У меня есть теория… Ты слышала когда-нибудь о лимбической системе мозга? Прилежащем ядре? Его ещё называют центром удовольствия.

Я покачала головой.

— Центр удовольствия — область головного мозга. Он был открыт совсем недавно во время серии экспериментов над крысами, — вещал Расмус, параллельно что-то записывая. — Им в головы вживляли электроды, которые стимулировали эту область. Во время эксперимента крысе позволялось нажимать на рычаг, который активировал электроды. Ей это нравилось до такой степени, что она забывала о жажде и голоде, и в итоге умирала от истощения. Всё что крыса делала — снова и снова нажимала на рычаг.

— Занятно.

— Более занятно то, что «псы» и эти крысы похожи. Вот только в отличие от крыс, прилежащее ядро тайнотворца стимулирует голос контроллера. Но не любого, а только того, кого «пёс» услышал первым. Кто научил его говорить.

Келер рассуждал об этом спокойно, превращая открытие века, поделившее мою жизнь на «до» и «после», в сухую информационную заметку.

— Вы так говорите, словно человек, в самом деле, может пренебречь инстинктом самосохранения ради чьих-то слов. Тайнотворцы — не крысы, чтобы жертвовать жизнью из-за такой ерунды.

— Но их мозг устроен иначе, чем наш. У них своё понимание приемлемого и неприемлемого. Да, из-за ерунды они жертвовать собой не станут. Но если им приказать… они даже не станут требовать объяснений и причин. Им достаточно того, что этого хочет контроллер. — Я отвела взгляд. — Не сомневайтесь, это правда. В конце концов, вы отправляетесь на фронт, у вас есть все шансы в этом самолично убедиться.

— Да это просто… — чушь какая-то.

Мне помешало договорить одно воскресшее воспоминание.

«Мне умереть?», — говорил Ранди, когда я впервые застукала его с сигаретой: «Я не заставлю тебя это делать или на это смотреть. Я всё сделаю сам, просто поверь».

В тот раз я списала его слова на страх, отчаянье, действие табака. Мы все там были немного сумасшедшими, обстановка располагала. И тут вдруг я узнаю, что Ранди говорил это на полном серьёзе?

Я повернулась, посмотрев на дверь, которая закрылась за Атомным пару минут назад.

— Это физическая зависимость. Основная потребность, — продолжал меж тем Расмус. — По крайней мере, так я объяснял причуды Атомного комиссии. Он два года не видел своего контроллера, разумеется, у него будет вечно плохое настроение.

— Вы это всё… взаправду?

Он не ответил. Лишь недоуменно нахмурился, будто пытался понять, какие у меня причины ему не верить. Разве его теория такая уж неправдоподобная? Разве мы сами не подтверждали её неоднократно на практике?