Марина Ли - Пограничье

Окно, возле которого я сидела несколько минут назад, распахнулось под напором магической энергии, и в помещение ворвался вестник, оглушая нас безумным взволнованным криком.

— Что за черт? — взревел Пауль, когда овеществленное послание метнулось прямо к его лицу. — Говори!

Из воздуха соткалась фигура Валентина Валентиновича Роста, старшего эфора ивского эфората — всклокоченная, немного безумная, с ошалело вытаращенными глазами:

— Господин Эро! — проверещал вестник голосом Валентина Валентиновича. — Тело пропало. И наш эксперт говорит, что его и не было вовсе.

— Что значит, пропало? — взревел Пауль, прекрасно зная, что вестник не может ответить на его вопрос. — Что значит, не было вовсе?

Вестник, конечно, ни на один из поставленных вопросов не ответил, вместо этого он перешел на свистящий шепот:

— Тут генерал Штормовский. Он рвет и мечет. Требует тебя на ковер… Пашка, где тебя носит???

Я удивленно ахнула: не знала, что господин Рост с моим Павликом в столь тесных отношениях, что может себе позволить обращаться к столичной звезде «на ты». А потом произошло очередное событие. И я вообще на какое-то время разучилась думать, дышать и чувствовать, потому что за спиной у Павлика, который все еще удивленно таращился на вестник, вдруг появился совершенно незнакомый мне мужчина в черном; он покачал головой из стороны в сторону и произнес:

— Ну, ни в какие ворота просто! Что за балаган? Ангелы не выполняют обязательств, волки влюбляются, домовые сходят с ума… Что за жизнь?

Рука его стальной молнией метнулась вперед еще до того, как Поль успел обернуться, и грудь моего мужа, которому я даже не успела сказать о том, что люблю, немедленно окрасилась в красное, хлынувшее из открытых жил на горле.

Где-то кто-то закричал женским голосом. Пугающе громко, испуганно и безумно, а с потолка водопадом хлынул тяжелый дождь, забивая легкие холодными потоками воды. Мне потребовалось несколько бесконечно длинных секунд, чтобы понять, что кричит никто иной, как я, и броситься к Павлику, который начал заваливаться налево, глядя на меня полными сожаления глазами, из которых медленно и навеки утекала жизнь.

— Нет-нет-нет… — прошептала я, обнимая его за плечи.

— Нет-нет-нет! — повторила, когда его веки опустились.

— Нет!! — закричала громко, на пределах своих сил, а потом посмотрела почему-то на Генку, сидящего рядом с обреченно повешенной головой, и прошептала:

— Сделай что-нибудь!

— Я… — он спрятал от меня глаза, а я почувствовала, как мои щеки расчерчивают обжигающие ручьи слез.

— Пожалуйста! — оглянулась беспомощно по сторонам.

Вот Гаврик закрыл лицо руками и тихонечко поскуливает, вот Ларс, напряженный, как струна, по-прежнему сидит в кресле, вот Фенрир, бледный и злой, не сводит глаз с того, кто только что убил человека, научившего меня любить.

— Черт знает что, — проговорил убийца, стирая кровь моего мужа с кинжала о белизну батистового платка. — Хранитель, тебе надо было вернуть мне череп, а не провоцировать к его уничтожению.

Зло отшвырнул в сторону лезвие и рявкнул:

— Что стало с этим светом за жалкие несколько тысяч лет!? Почему все и всюду нарушают правила?

Он, не глядя по сторонам, подошел к столу, взял в руки череп Арнульва, хохотнул, глянув на скрючившегося у стены Фенрира, а после этого легким росчерком разорвал пространство и покинул нашу маленькую компанию.

— Нет! — крикнул тот, кто назвал себя моим отцом, и бросился вперед, потому что Павлик уже больше не мог удерживать его своими путами, но мне было наплевать.

Я задыхалась, не видя ничего вокруг. Я сцеловывала остатки жизни со стремительно бледнеющего лица своего мужа. Всего за несколько секунд я пообещала всем известным мне богам все, что только могла пообещать и даже более того, молясь о том, чтобы они вернули моему мужчине жизнь.

— Павлик, — безнадежно позвала, впиваясь пальцами в крепкие руки, которые еще только этим утром так страстно одаривали меня любовью. — Пашка, не смей умирать! Не хочу без тебя… не могу… — слезы капали на проклятые розовые очки, воруя у меня последние мгновения жизни любимого. — Не хочу без тебя, Павлик мой!

Я уткнулась лицом в промокшую от крови рубашку.

— Попробуй только умереть, сволочь! — проорала я, услышав, что сердце под моим ухом замедлило свой ход.

— Я тоже люблю тебя, милая, — прохрипел Павлик и перестал дышать.

Он на самом деле перестал дышать.

— Ненавижу тебя, — пробормотала я, неверяще глядя в неживое лицо. — Ты не можешь умереть.

Разве может умереть тот, кто вдруг стал центром моей вселенной? Разве может он умереть после того, как научил меня любить?

— Счастье мое, — задохнулась я, вдруг поняв, что жизнь все-таки покинула тело любимого навсегда. — Счастье… я…

Прохладные пальцы коснулись моей руки, после чего кто-то произнес надо мной голосом Афиногена:

— Теперь я знаю, как с тобой рассчитаться.

Я посмотрела на него удивленно. Рассчитаться? Мне нет дела до каких-либо долгов. Я, кажется, только что умерла, а он тут говорит о чем-то, не понимая, что прямо сейчас закончилась не одна жизнь, а сразу две, потому что жить без Павлика я не собиралась. Не дольше, чем до первого достаточно крутого обрыва, которых в Волчьей долине было более чем достаточно.

Афиноген же грустно улыбнулся и качнул головой.

— Не думаю, что это хорошая идея, — произнес негромко. — Ты слишком хороша для смерти. Поживи еще.

— Я не могу, — призналась я искренне, — на самом деле не могу.

Ангел-хранитель настойчиво отодрал меня от тела Павлика и мягко оттолкнул в сторону.

— Тут постой пока, — я растерянно оглянулась и, кажется, даже удивилась отстраненно абсолютной тишине.

Ларс закрывал собой испуганного Гаврика от освободившегося Фенирира и рычал тому в лицо что-то явно ругательное на волчьем. Я не стала вслушиваться в его слова, вместо этого я выхватила из воздуха магическую нить и обрушила на старого оборотня ледяную молнию, вложив в силу удара всю свою ярость, все бешенство от отвратительного чувства беспомощности, тоской своей приправила, завязала горестным узлом — и жахнула.

Фенирир упал на пол застывшей статуей, а я выдохнула несколько раз через нос и сощурилась в сторону Ларса:

— Ни. Одного. Гребаного. Звука.

И посмотрела на Афиногена, который опустился на колени возле Павлика.

— Помоги снять рубашку, — велел он, я же не стала возиться с пуговицами, а ухватилась за ворот и рванула, срывая с мужа одежду. В другой раз он бы улыбнулся, сказал бы что-нибудь в стиле:

— Милая, твой энтузиазм меня заводит.

Или поцеловал.

Слезы снова навернулись на глаза. Я засопела и отбросила в сторону остатки рубашки, а потом заглянула Афиногену в лицо.