Марина Ли - Пограничье

Но я не испугалась.

— Сонь, мне надо тебе признаться в одной вещи.

После того, как он меня замуж звал, я уже ничего не боюсь.

— Я ...

— Вон они! — раздался отдаленно знакомый голос.

— Потом признаюсь, — Павлик покладисто кивнул и велел:

— Держись!

— В смысле?

— В смысле, обними меня. Зойка, к ноге!

Сзади послышались возмущенные крики, я мельком увидела бегущего к нам Эйалгина, а Павлик только улыбнулся зло и повторил решительно:

— Хорошо же.

А потом разорвал пространство и без труда вытолкнул нас, не забыв про Зойку и багаж, во внутренний двор ивского эфората.

То, что мы очутились именно в Ивске, я поняла не сразу, а только после скоротечной панической атаки и небольшой истерики.

И все потому, что Павлик, толкнув нас в образовавшуюся пространственную щель, развернулся к мелькнувшему на расстоянии руки Зачарованном лесу и, засунув голову в стремительно сужающийся проход, выкрикнул:

— Отсоси у меня, придурок. Ой!

«Ой!», произнесенное в самом конце, адресовалось не Эйалгину, к которому, как выяснилось, сыщик питал особо нежные чувства интимного характера, а к моей руке, что приложилась к его затылку увесистой затрещиной.

— Это что вообще было такое? — заорала я, и голос мой многократным эхом разнесся по пустому колодцу эфората. — Ты спятил? Нас же могло разорвать к чертям на мелкие кусочки!..

Павлик посмотрел обиженно и, шипя сквозь зубы, потер затылок, а потом вдруг сграбастал меня в объятия, радостно смеясь, подбросил в воздух и сообщил весело:

— Милая, у тебя на удивление тяжелая рука!.. Но очень симпатичная!

Бессовестным образом сжал мою ладонь и поцеловал костяшки пальцев, с невероятной какой-то нежностью, а затем, бойкотируя мой насупленный вид, прошептал:

— Испугалась? Прости...

Испугалась? Он смеется надо мной? Да в этой ситуации даже мой сундук пришел в состояние легкого шока, а я так вообще едва не впала в истерику.

— Предупреждать надо, — проворчала я, начиная понемногу жалеть, что распустила руки. — Я же не знала, что у тебя есть лицензия на свободное перемещение.

— А у меня нет, — он беспечно заправил за ухо выбившуюся из моей прически прядь и подмигнул мне. — И это как раз то, в чем я хотел тебе признаться.

Он самое невыносимое существо в обоих мирах, определенно.

— Поздно, — я подтянула к себе Зойку за поводок, окинула свой сундук задумчивым взглядом, решая, оставить его в эфорате или тащить с собой в гостиницу. — Поздно, Павлик, я уже и без твоих признаний обо всем догадалась.

Пожалуй, лучше оставить здесь, а завтра с самого утра отправить за ним посыльного. Да, это будет правильным решением. И с этим ненормальным пересекаться больше не придется, и время сэкономлю.

— Догадалась?

— Я всегда подозревала, но твой сегодняшний поступок окончательно убедил меня в моей правоте.

— Правда? Не знал, что это так... заметно, — он улыбнулся доверчиво и слегка изумленно, а я с каким-то садистским удовольствием закончила:

— О чем ты говоришь?! Да у тебя на лбу написано большими буквами «Я ИДИОТ!»

К моей досаде улыбка из доверчивой превратилась в самодовольную.

— Это же додуматься надо было, без лицензии! У меня слов нет, чтобы выразить всю степень моего возмущения. Ты вообще меня слушаешь?

Он поиграл бровями и, полностью подтверждая мои подозрения относительно своего умственного развития, выдал:

— Знаешь, вот в такие моменты, когда все на адреналине, а ссора еще не бурлит, но уже закипает в крови, целоваться особенно классно.

— Иди ты к черту! — отвернулась от него, скрестив руки на груди, пробежалась по пустым и черным окнам эфората, вскользь заметила, что в сторожке тоже свет не горит, а потом выдохнула и, стараясь не обращать внимания на торжествующий блеск голубых глаз, сдалась:

— Ну, ладно. Покажи. Но это точно в последний раз.

— Конечно, в последний, — легко согласился он, притягивая меня к себе, прижался своими губами к моим и прошептал щекотно:

— Открой ротик.

— Зачем?

— Да.

Ох!

Он медленно и слишком осторожно скользнул языком по внутренней стороне моей нижней губы и отступил. Лизнул уголок рта и неспешно закинул мои руки себе на шею, кончиками пальцев пробежался от запястий до плеч, и я не удержалась от расстроенного стона, потому что рукава вдруг оказались лишними.

— Я понимаю, — согласился Павлик в миллиметре от моего рта. И наконец поцеловал меня по-настоящему, немножко слишком страстно, но очень сладко и глубоко.

И мне немедленно стало жарко, я вспыхнула, как спичка, и почти повисла на мужских плечах, потому что коленки предательски подкосились. Павлик довольно заворчал и бессовестно опустил свои руки вниз по моему позвоночнику, чтобы подхватить, сжать и приподнять, посасывая легонечко мою нижнюю губу и наблюдая за мной из-под полуопущенных ресниц. А я окончательно пропала, когда заметила этот его взгляд, и зажмурилась, тая в его руках.

— Пойдем ко мне? — шепнул он, прокладывая горячую дорожку из лихорадочных поцелуев по моему подбородку, на шею, до ключиц.

— Я не могу...

Моя решимость таяла пугающе быстро. Я готова дать отпор и сказать решительно «нет», но не когда меня целуют, буквально поедая мой рот, как самый вкусный в мире десерт.

— Конечно, можешь.

К игре языка присоединились зубы и задыхающийся вибрирующий голос.

— Не хочу оставлять тебя одну. Милая, пожалуйста! Не сегодня...

Я таю. Растекаюсь лужицей, словно безмозглая Снегурочка.

— Поль! — вместо решительного протеста из горла вырывается какое-то девчачье хныканье, и Павлик от него приходит в абсолютный восторг.

— Пожалуйста!

Лучше бы он перестал. И не просил таким срывающимся голосом, потому что я же ведь соглашусь...

— Или к тебе, — он почти угадывает причину моего беспокойства. Ясно, что у себя дома я буду чувствовать себя увереннее. Но беда в том, что я не хочу, чтобы он был таким догадливым и чутким. Я наоборот мечтаю о том, чтобы он сейчас совершил ошибку, чтобы я в образовавшейся паузе успела прийти в себя.

Но он не дает мне такой возможности и, кажется, вовсе не собирается меня отпускать и давать передышку. Тяжелая рука перебирается с ягодиц на середину моей спины, и там замирает. А губы целуют, и язык вместе с зубами тоже. И я нетерпеливо прогибаюсь под слишком медленной рукой.

— Пойдем! — обманул Павлик, он не домовой, он чертов инкуб, потому что только от его голоса плавятся все кости в моем теле. — Милая... Рыжик... Сонечка... Соф... Научу еще одной штуке...

— Ох! — туман в голове по консистенции напоминает манную кашу, и я согласна, я на все согласна. Почти. Павлик словно почувствовал, что моя капитуляция близка, его глаза уже загорелись победным огнем, а я в поисках выхода, еще раз обежала взглядом внутренний дворик ивского эфората и, с трудом сдерживаясь от того, чтобы застонать, пробормотала торопливо: