Екатерина Лесина - Охота на охотника

…их было не сказать, чтобы и много. Лешек всех помнил.

Еще одного купца, желавшего лишь поживиться на подпольной торговле оружием. И вовсе не купца, но человека мастерового, крепко на весь мир обиженного, если обустроил он тайную фабрику, где посадил студентов-недоучек амулеты делать.

Их было немного, верно.

Лешек всех запомнил, благо, на память он никогда-то не жаловался. А запомнив, к иным сам в гости наведался, другим подарок отправил. Третьи… на третьих и без Лешека умельцы нашлись. Того же Сапоцкого, решившего склады сотоварищей пограбить под шумок, на тех складах и закопали.

Что поделаешь, у любого дела свои издержки.

— Суды скоро начнутся… то есть, одни уже идут, но будет больше. Митька уверен, что народ должен знать правду. Он порой такой наивный, даром что службу знает крепко… но что-то в его мыслях есть. Знать должен. И правду. Только правильную.

Лешек погладил каменную щеку.

— И с тобой я не знаю, что делать… понимаешь, отпустить тебя я не отпущу. Это уже понятно. А дальше как? Держать в камне? Это не то, чтобы вовсе невозможно, но… я понимаю пределы человеческих сил. И не хочу, чтобы ты утратила разум. Здесь, верно, тоскливо. Я прихожу, когда могу, но сама понимаешь…

Понимает ли?

И не прокляла ли тот день, когда решила довериться, полагая, что после погибнет? Смерть, если подумать, это легко, закрыл глаза и ушел.

А вот заточение в камне…

Третий месяц пошел.

Осень на дворе и листья с кленов падают. Маменькины розы и те запечалились. Птицы вот улетают… и вообще тоскливо. Солнце почти не греет. Небо выцветшее. На душе серым-серо, а ведь даже дожди еще не начались.

Но ему погано, а ей, не способной шехолнуться? Запертой в собственном теле?

— Ненавидишь? — тихо спросил Лешек и, не дождавшись ответа, коснулся щеки. — Нам с тобою нелегко придется… я думал, что верну тебя… поселю где-нибудь… сделаю своей. Не женой, нет… сестру мятежника в жены — это как-то чересчур. Да и камень мешает…

От нее по-прежнему пахло молочным нефритом. И это некогда изрядно выводило Лешека из равновесия. А после ничего, привык.

— А потом понял, что не будет в этом смысла ни малейшего. Я не хочу примерять мономахову шапку, чтобы тебя вернуть. Но и простить… не за обман. За это я давно уже… все мы кому-то да врем, близким чаще, чем далеким. Однако те девочки, которые погибли… их кровь на тебе.

Лешек вытянулся, запрокинул голову, касаясь кромки гроба и продолжил.

— С другой стороны и на мне самом столько крови, что как выдюжить. Я не имею права тебя обвинять. Но и простить пока не способен. Подожди немного, ладно? Еще месяц… дожди начнутся. Осень, она такая… матушка говорит, что дожди смывают все. Даже чужую кровь. И тогда… я тебя верну, и мы попробуем снова.

Свечи задрожали.

И опали.

Правда, не погасли, нет, скорее уж напомнили, что Лешек задержался в престранном этом месте.

— А пока… — он положил на хрусталь ладони. — Я тебя усыплю, ладно? Когда спишь, время быстрей идет, по себе знаю. Поэтому… пусть тебе приснится что-то да хорошее…

…например, дождь на окне.

И треклятые розы, запах которых, наконец, отвяжется от Лешека.

Глава 38

…в доме на Выборгской улице горел свет.

В последние недели он горел здесь всегда, и ночью, что еще можно было бы объяснить излишнею пугливостью хозяйки, только-только в себя пришедшей, и днем.

Горели новомодные электрические лампы, которых горничные, говоря по правде, страшились, потому как вдруг да треснет колба какая, и тогда всенепременно свет, в ней заключенный, расплескается. Горели свечи, что сальные, поплоше, которые ставили и в покоях поредевшей прислуги, что хорошие, восковые. От огня в доме становилось жарко, но хозяйка его, будто не замечая этой жары, куталась в пуховые платки и окна открывать запрещала.

Что взять-то с сумасшедшей?

А что девица не в себе, знали все. И престарелый Архип Эдуардович, приобретенный хозяином с домом вместе, и его сынок, Эдуард Архипович, в голове которого было изрядно седины и, что важнее, понимания. Он-то и шикал на бестолковых девок, когда они, позабывши о работе, принимались сплетничать.

— Ишь, языкастые, — грозил он им. Девки смущались, строили глазки, намекая, что вовсе не против выслушать упреки так сказать в обстановке более приватной.

Оно-то, конечно, Эдуард Архипович сменял пятый десяток, но собою хорош.

С бачками стрижеными.

При бородке и часах серебряных, на цепочке, покойным хозяином подаренных. А что вдовец, так оно в жизни всякое случается. Главное, сына-то учиться отправил, стало быть, не будет недоросль мешаться в делах отцовских. Там же, как другие дети пойдут, то и вовсе старшенького потеснить можно будет.

Эти нехитрые мысли читались просто и вызывали у Эдуарда Архиповича немалое раздражение аккурат этою своею простотой, которая и вправду порой хуже воровства.

— Так ведь и вправду блаженная, — Марьяшка, взятая в дом по рекомендациям и за умение обходиться с тонкими газейскими вышивками, стрельнула глазками и потупилась, в скромницу играя. Выходило у нее не ахти, уж больно норовиста она была для прислуги. — Чего теперь с нами будет?

Другие девки, Марьяшке и завидовавшие, и вместе с тем признававшие, что она всем хороша — фигуриста, смуглява да еще и руками быстра — загомонили.

— Цыц, курицы, — Эдуард огладил усы, которые каждое утро расчесывал специальным гребешком, воском намазанным. — Ничего не будет. Как жили, так и жить станем…

— А…

— Духовую грамоту, небось, при вас читали, — он обвел девиц — всего-то трое, а галдят, что твой курятник — взглядом. — На содержание дома деньги положены? Положены. Дом в собственность перешел? Перешел.

…и не только дом.

Девице Бурмаковой достались и драгоценности, список которых прилагался к духовой и был, сколь Эдуард Архипович успел заприметить, велик. Несколько поместий. Выезд. И счета в банке, которых, мниться, хватит на безбедное существование.

— Так… так-то оно так, — Марьяшка, почувствовав тень сомнения, — а от них и сам Эдуард Архипович, чего уж греха таить не избавился — подобралась. Руки в боки уперла, ноженьку выставила, голову набок наклонила, чтоб смоляная коса на другую сторону упала. Ишь ты, совсем страх потеряли, прислуге волосы надлежит зачесывать гладко, да украшательства ненужного избегать. А эта… — Но с блаженной чего взять? Сегодня деньги есть, а завтречка фьють и пусто.

— Фьють, — согласился с Марьяшкой тихий голос.

И девицы замерли, уставились на хозяйку, которой на кухне делать было совершенно нечего.

Ишь ты.

Тоненькая.

Исхудавшая едва ль не до прозрачности. И без того диво, как на ногах-то держится… оно-то и понятно, сколько годочков она была вроде и человеком, а вроде и нет.