Анна Замосковная - Волчица лунного князя

— Пусть прошлая жизнь смывается, как грязь, пусть тёмные мысли уйдут с тёмной водой.

Прохладные ручейки бегут по волосам, щекочут лицо, капают на плечи. Велислава поливает меня снова и снова, приговаривая рокочущим гипнотическим голосом:

— Старая судьба стирается, новая пишется. — Гортанная мелодия звучит вслед словам, и у меня ползут мурашки, внутри всё вибрирует в такт ей — страшно и величественно. — Вошла дева сумеречная, выйдет дева лунная.

Жар раскалённого воздуха проникает в меня через опалённые лёгкие, через кожу, по которой змеями ползут струи тёмной воды, оплетают, пленяют, и всё это под рык-песню-причитание Велиславы, от которого всё внутри переворачивается.

— …пламя в горне разгорается, одна фигурка расплавляется, да другая выковывается…

Голос Велиславы пронизывает меня, затуманивает сознание. Шипит брызнувшая на печь вода, окутывает всё пахучий пар-туман. Утробная песнь без слов вьёт его, заставляет выплясывать вокруг меня, лизать влажными горячими языками.

— …один след стирается, другой начинается…

Нечем дышать. Страшно. Меня трясёт, а вода всё течёт и течёт на голову, будто сама по себе. Потусторонняя песнь звучит отовсюду, она слишком глухая и мощная, чтобы исходить от живого существа. Пар обжигает моё лицо, паника разрывает грудь, пытаюсь отыскать в молочном жаре руку Велиславы, натыкаюсь на жилистую горячую ладонь, стискиваю, и срываются слёзы: я не одна, я в этом пекле не одна.

— …узы крови разрываются, алые капли в тёмную воду проливаются, — (мою ладонь обжигает болью, и я с недоумением смотрю на бегущую по раскрасневшейся коже алую струйку), — была отца с матерью, стала ничья…

Эти слова стегают неожиданной болью. Паника омывает меня холодом, я задыхаюсь, впиваясь в жилистую ладонь скрытой в пару Велиславы… или не Велиславы вовсе: не уверена, что эти жёсткие пальцы не принадлежат какому-нибудь потустороннему существу.

— …одна встала на перепутье. Много дорог впереди, много уз на этом пути, есть к каким сиротинушке приплестись…

Хочу что-нибудь сказать, но язык не двигается.

— …вольна чистая судьба идти, куда пожелает. Вольна свободная от уз увязаться в другие…

Велислава говорит и говорит.

«Это просто слова», — пытаюсь убедить я себя, но у меня чувство, будто меня действительно отрывают от всего, что её слова имеют силу над пространством и временем, над моей жизнью. Я сижу в тазу в бане, окутанная паром, вцепившаяся в мелко вибрирующую руку, и страшные слова о моей свободе перемежаются подавляющей мелодией рокочущего голоса…

Лежу совершенно без сил и смотрю на цветной плетёный коврик возле двери. Простыня подо мной влажная от натёкшей с волос воды. Мышцы пропитаны такой истомой, что невозможно пошевелить пальцем. Но иногда я с усилием скашиваю взгляд на ладонь с багряной нитью пореза.

После процедуры, которую Велислава назвала переменой судьбы, она меня ещё и веником попарила, так что из бани меня выводили под руки две девушки в белых сарафанах. Уложили здесь, в такой нарочито деревенской горнице, что она кажется ненастоящей, будто музейная постановка. Может так и есть: я была в таком состоянии, что дорогу сюда не запомнила.

Единственное, что нарушает антураж, — лампа под потолком. Но даже с эти отголоском родного мира у меня полное ощущение, что моя судьба переменилась, что я оторвана от своего прошлого, и это, на удивление, почти приятно.

Я хочу, чтобы прошлое меня отпустило. Жаль, ритуал не подправляет память. Михаила я бы очень хотела забыть. И ещё некоторые моменты… много моментов. Хотя сейчас, когда лежу вся распаренная, будто пьяная, эти болезненные события вспоминаются легко, словно чужая жизнь.

Дверь отворяется. Велислава в белом сарафане заходит ко мне и протягивает вполне современный стакан с клюквенным морсом. Хотя, кажется, к его запаху приплетаются нотки, которых не было в том морсе, что мне дали при выходе из бани.

Пытаюсь взять стакан, но руки не поднимаются.

Велислава приставляет его к моим губам. Первый же глоток подтверждает подозрение: вкус другой, в нём медовая сладость, более резкая горечь и что-то вязкое, оплетающее язык и горло. Эта вязкость растекается щекотным теплом.

Морс заканчивается неожиданно быстро, я бы пила и пила.

— Пора, — торжественно сообщает Велислава.

Жалобно смотрю на неё снизу:

— Сил нет… спать хочу.

Вздохнув, Велислава уходит. Но через десять минут возвращается с чашкой горячего натурального кофе. Ставит передо мной.

— Тамара, соберись.

Вздыхаю. Наверное, я могу просто залезть под одеяло и отказаться идти. Возможно, мне за это физически ничего не будет… или будет?

— А можно немного полежать?

— Нет, тебе ещё волосы сушить, заплетать. Одевать тебя. А для ритуала уже всё подготовлено. Так что возьми себя в руки и вставай.

Пока беру только чашку с кофе. Вдыхаю бодрящий аромат. И спрашиваю:

— Ариан… какой он?

Тёмные глаза Велиславы будто ещё больше темнеют.

— Он слишком сумеречный, — почти чеканит она.

Нахожу в себе силы сесть на кровати и повыше натянуть полотенце на грудь.

— В каком смысле? — Придерживаю чашку, чтобы кофе не расплескалось.

— Любит Сумеречный мир. Книжки ваши читает, фильмы смотрит. Отучился аж дважды, хотя достаточно одного.

За Ариана и наши учебные заведения обидно:

— Возможно, ему понадобилось больше знаний.

— По литературе сумеречного мира? — вскидывает брови Велислава. — Я даже в кошмарном сне не могу представить, чтобы эти знания несли какую-либо ценность или практический смысл. Нет, это всё баловство из любви к чужой культуре. А нужные практические знания Ариан может получить сам или нанять профессоров, экспертов, консультантов.

— Но должно же быть что-то для души.

— Вот! — Велислава вскидывает палец. — Это ваше веяние, сумеречное, о том, что тело и душа — нечто раздельное, нуждающееся в разных вещах. А душа и тело едины, и потребности их нельзя разделять, иначе душа или тело зачахнет.

— Значит, Ариан правильно делает, что не разделяет потребности. — Я прикрываю улыбку чашкой с ароматнейшим кофе.

Прищурившись, Велислава внимательно меня оглядывает.

И кто меня за язык тянул? Кажется, я нажила себе врага. Пытаясь смягчить эффект, судорожно глотаю кофе. Рот опаляет так, что перехватывает дыхание, но я бормочу:

— Спасибо, очень вкусно.

— Пожалуйста, — роняет Велислава, не меняя грозного прищура.

Волосы мне, нарушая волшебность инициации, Велислава просушивает феном, — розетка, оказывается, расположена у самой кровати, — сама же и заплетает их в тугие косы с белыми лентами.

Только белый сарафан приносит смотрящая в пол девочка. То ли так боится Велиславу, то ли по ритуалу не положено на меня смотреть. Я сама тяну руки к подолу, но Велислава молча их перехватывает и, стянув с меня полотенце, надевает сарафан.