Марта Брокенброу - Игра в Любовь и Смерть

— Мы должны покончить с этим сейчас, пока не стало еще хуже. Капитан Жирар всегда говорит про полеты, что только дурак летит в грозу.

— Дождь уже прекратился.

— Ты знаешь, о чем я. Это плохо кончится.

— А кто говорит, что оно вообще должно кончиться? — удивился Генри.

Флора наконец взяла его за руку, и они вместе вышли в занимающееся утро.

Суббота, 26 июня 1937 года

Смерть жалела, что не нуждается во сне. Как же повезло людям – проводить треть жизни в бессознательном состоянии. Ей ни на секунду не удавалось забыть, кто она такая. Ни на секунду не удавалось притвориться, что она нечто иное, чем карающий меч. Когда она собирала души, ей становилось легче, но потом приходили боль и неутолимый голод.

Смерть запахнула шелковый халат и надела тапочки. Итан наверняка спит. А она точно сможет сделать все тихо…

Она моргнула и материализовалась в его комнате, не желая рисковать и идти по коридору – а вдруг еще кто-то из обитателей дома бодрствует? Итан мерно дышал во сне. Сквозь щель в занавесках в комнату просачивался свет почти полной луны. Смерть подкралась к кровати. Итан лежал на спине, подложив одну руку под голову, а другой стискивая одеяло. В лунном свете кожа казалась синеватой. Смерть точно знала, какой будет на вкус его жизнь. Она наклонилась и вдохнула запах Итана. Тепло его тела согрело ее губы. Она внушила ему не двигаться, а потом нашептала на ухо слова, которые позже обратятся в сон.

Утром он проснется, охваченный единственным желанием, направленным не на Любовь, а на то, что тот прячет в нагрудном кармане. На книгу. Книгу и ее секреты. Прочитав ее, Итан узнает, что он всего лишь пешка в Игре, а Генри в смертельной опасности. Как бы он ни распорядился полученной информацией, у Смерти будет преимущество. И все это в соответствии с правилами.

Снова моргнув, Смерть вернулась в комнату Хелен, опустошенная и одинокая в ожидании нового дня.

Воскресенье, 27 июня 1937 года

Итан проснулся в поту и ознобе. Было слишком рано даже для птиц. Он не слышал ничего, кроме шума собственного кровотока. Сон казался ему мутным прудом с чем-то жизненно важным на дне. Он хотел поймать ускользающее воспоминание. Что-то о книге. Открытой книге в руках Джеймса. Книге, в которой Джеймс писал.

Итан сел.

Что же Джеймс пишет в своем блокноте?

Он свесил ноги с кровати. Сердце билось везде: в ушах, в руках, под кожей. Если в книге есть записи о том, что они с Джеймсом делали, если в ней упоминается его имя… Итан распахнул окно. Где-то вдалеке зачирикала одинокая птица.

В этой книге его погибель. Итан понимал это так же точно, как на бейсбольной площадке чувствовал, что вот-вот схватит мяч перчаткой. И поэтому желал не смерти, но чего-то даже большего: чтобы его существование стерлось полностью, не оставив и следа в памяти людей.

Кто-то постучал в дверь, и Итан замер. Пожалуйста, пусть кто бы это ни был подумает, что он еще спит.

— Тук-тук. — Хелен открыла дверь.

Она уже была одета в красное платье в черный горох и несла поднос с завтраком. Кофе, тост с маслом, ломтик дыни и свежевыжатый сок из красного апельсина.

— Что это? — ощерился Итан, чтобы скрыть волнение под грубостью.

— Подумала, что ты, наверное, уже проснулся. Разве девушка не может принести завтрак любимому кузену?

Итан уселся на широкий подоконник.

— Генри здесь больше нет.

— Опять ты занимается самоуничижением. Кроме того, мы с Генри не кузены. Осторожнее там, не выпади из окна.

— Ага, тогда ведь тебе некого будет мучить. — Прозвучало грубо, но ему не удалось подобрать нужных слов, чтобы извиниться. Поэтому он спрыгнул с подоконника, взял тост и намазал его вареньем. — Спасибо за завтрак.

— Не за что. Давай сходим куда-нибудь вместе? — Она улыбнулась и, покачивая бедрами, вышла из комнаты.

Итан молча съел завтрак. У него есть неотложное дело. Просто нужно выбрать подходящий момент.

Понедельник, 28 июня 1937 года

Смерть сидела за письменным столом в комнате Хелен. На красной промокашке лежал лист бумаги, рядом стояла чернильница с пером. Смерть закрыла глаза, призывая слезы. Одной точно будет достаточно, но для большей гарантии она выжала из себя три и дрожащим пальцем перелила их в чернильницу. Трясущиеся руки — что-то новенькое. Несомненно, признак напряжения. Эта Игра, в отличие от остальных, казалась скользкой, словно рыбина, выловленная голыми руками из быстрой бурной реки.

Слезы зашипели, упав в чернильницу, и от нее поплыл странный запах: острый, со сладковатой ноткой гниения. Чистый лист перед Смертью открывал бесконечное море возможностей. Но ненадолго. Едва она поднесет ручку к бумаге, уверенность вернется. Уверенность. Ее царство.

Смерть окунула перо в чернильницу. Рука дрожала, чтоб ее. С кончика пера сорвалась клякса. Смерть промокнула ее, испачкав средний и безымянный палец. Следующую кляксу она посадила на платье и восхитилась тем, что руки не слушаются — возможно, в этом теле она наконец стала кем-то другим, непредсказуемым.

Смерть не стала комкать бумагу, а начала писать. Слова текли как вода. Возмутительно. Пошлая музыка. Опасное смешение рас. Это против воли Бога. Она отправит письмо главному редактору газеты — отцу Итана. Эти слова дойдут до глаз и сердец обеспокоенных граждан и поведут толпу к «Мажестику», чтобы покончить с тем, что белый юноша поет любовную песню чернокожей девушке. Флора и Генри потеряют все: источник дохода, надежду, друзей. Их любовь умрет. Флора от него сбежит. Или, что еще вероятнее, улетит.

Как же обидно, что большинство людей растрачивают свое время на преходящие мелочи. Великие страсти кипят по дыму, тогда как огонь пылает совсем в другом месте. Генри — один из редких людей, умеющих понимать важное. Смерть отложила перо и подула на высыхающие чернила. Вот и славно.

Она сунула письмо в конверт и тут почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Аннабель.

— Что ты делаешь? — спросила девочка.

— Пишу письмо. — Смерть показала Аннабель конверт. — Хочешь, научу, как его отправить?

— Да, — кивнула Аннабель и положила куклу. — Хочу.

И Смерть ее научила.

Вторник, 29 июня 1937 года

Получив первую зарплату, Генри переехал в общежитие на Капитолийском холме. Комната была небольшой и располагалась в старом викторианском здании под управлением невысокой властной женщины по имени миссис Косински. Генри делил ванную с восемью постояльцами, но в комнате жил один, и условия значительно превосходили гувервилльские. Здесь имелись стол, кровать и узкий шкаф. Контрабас украшал помещение, стоя у выходящего на запад окна, где закатный свет падал на него в конце дня, когда Генри приходил отдохнуть между работой в газете и вечерним концертом.