Марта Брокенброу - Игра в Любовь и Смерть

Крадучись, Итан покинул Гувервилль. Позже ему пришло в голову, что можно было просто спросить у Джеймса о содержании книги. Но, как всегда, эта мысль пришла слишком поздно.

С верхушки креста гувервилльской церкви Любовь наблюдал за уходящим Итаном. После часов, проведенных в облике Джеймса Бута, тельце воробья казалось маленьким и тесным, несмотря на легкость полета и остроту зрения.

Глазами мы видим далеко не все.

Он забыл об истинности этого утверждения.

Рядом с Итаном Любовь чувствовал, как юноша жаждет завладеть книгой, и от этого ему хотелось умереть. Каждое нервное окончание Итана горело от удовольствия и резонировало болью. То, что, испытывая такое, он мог дышать, стоять, ходить и разговаривать… Возможно, смертные не так хрупки, как считал Любовь.

Хорошо, что Итан не спросил о книге. Теперь Любовь не понесет никакой ответственности, что бы ни случилось. Конечно, он бы прочитал Итану эти истории. Истории любви, как вода в пригоршне, держались в руках только несколько блаженных секунд. Возможно, он бы не остановился, дойдя до Генри и Флоры. Эта история была его самой любимой, и он мог бы поделиться ею с Итаном. Но если Итан расскажет все игрокам, Любовь не сможет его защитить. А Итан в любом случае им бы рассказал. Эти знания пригодились бы Генри и Флоре, а Итан — верный друг.

Сердце его наполнилось сожалением. Оно ширилось и крепло и наконец исторглось наружу в птичьем пении. Внизу жители Гувервилля перестали готовить и разговаривать. Они зачарованно слушали, пока планета вместе с ними поворачивалась от света к темноте. Эти люди понимали его мелодию.

Потом они вернулись к своим делам, успокоенные тем, что поняли — в этом мире они не одни.

Генри высматривал в газете статью Итана. Он знал ее наизусть, но надеялся увидеть в печати, подписанную фамилией друга. Может быть, редакция решила придержать ее до большого воскресного номера. Итан не заходил к нему уже пару дней; Генри обязательно спросит его о статье при следующей встрече.

Он заметил письмо на редакционной полосе, когда сидел за столом в комнате отдыха и ел скромный бутерброд из хлеба с горчицей. Не в силах проглотить ни кусочка, он отложил бутерброд и прочитал письмо. Оно было о нем. О них с Флорой.

— И слава богу.

Генри поднял глаза. Начальник сидел рядом с ним и ел свой обед. Генри заставил себя проглотить.

— Прошу прощения, мистер Уоттерс?

— Наконец кто-то взялся за эти грязные джазовые притоны для ниггеров. От них одни неприятности. Колеса на тележке, катящейся прямиком в ад.

— А вы когда-нибудь там были? — Генри спрятал руки под стол, чтобы шеф не увидел кулаки.

— Делать мне больше нечего. Не бывал ни на тележке, ни в негритянском клубе, — ответил Уоттерс, разворачивая вощеную бумагу, под которой обнаружился толстый бутерброд из кукурузного хлеба с говядиной, от которого так вкусно пахло, что у Генри потекли слюнки.

— Тогда откуда вам знать, что там творится?

Начальник вонзил зубы в бутерброд, откусил и сказал с набитым ртом:

— Да как можно не знать? Достаточно послушать их музыку. Но то, что у них на сцене вместе с ниггерами выступают белые? Это противоречит божьей воле. Бог намеренно разделил расы, и именно поэтому негры живут в Африке. Говорю тебе, если закрывать на это глаза, общество перестанет быть прежним. Поэтому нужно задушить это в зародыше. — Он откусил еще кусок и глянул на бутерброд Генри. — Ха! Похоже, ты забыл положить на хлеб ветчину, сынок.

Год назад Генри, возможно, согласился бы с этим аргументом. Но теперь, познакомившись с Флорой, он не мог понять, почему то, что ему кажется нормальным и правильным, общество воспринимает в штыки. Нельзя жить в двух мирах сразу. Он отодвинул тарелку, стряхнул крошки с фартука, встал и бросил на стол салфетку.

— Мистер Уоттерс, я нашел другую работу и ухожу.

Мистер Уоттерс поднял палец, откусил еще кусок бутерброда и вытер испачканный горчицей уголок рта.

— Я так не думаю.

— Простите?

— Ты не можешь уйти, — пояснил шеф. — Прямое указание Берни Торна. Старый мошенник был прав, предполагая, что ты захочешь уволиться. — Он усмехнулся и доел свой бутерброд.

Генри сорвал с себя фартук и удивился, насколько без него стало легче. Значит, ему не позволяют уволиться? Он не так много зарабатывал музыкой, но на комнату и еду хватит. Генри расхохотался. И почему он так поздно понял, что не обязан делать то, что говорит отец Итана?

— Бишоп! — крикнул мистер Уоттерс. — Мистеру Торну это не понравится.

Генри даже не замедлил шага.

— Я потеряю работу, если ты уйдешь.

Генри притормозил. Ему было тяжело сознавать свою ответственность за чужие беды. Существует только один способ этого избежать. Он не хотел разговаривать с мистером Торном, но понимал, что придется это сделать, дабы сократить ущерб, который мистер Торн способен нанести другим людям. Он предпочел подняться по лестнице, а не на лифте, зная, что так уменьшает вероятность кого-нибудь встретить. На шестом этаже он выглянул из окна на улицу, подавляя приступ страха. Глубоко вдохнув, он распахнул двойные двери, разделявшие коридор и приемную, в которой сидела секретарь отца Итана.

— Вам сюда нельзя, — произнесла она и лишь потом подняла голову. — О, прости, Генри, не знала, что это ты. Мистер Торн говорит по телефону. Доложить ему о тебе?

Генри прошел мимо нее прямиком в кабинет мистера Торна. Секретарь последовала за ним, на ходу говоря, что не виновата в этом вторжении. Мистер Торн сидел в кожаном кресле, повернувшись к окну с видом на город, и был поглощен серьезным разговором — что-то про полицейские облавы, аресты и освещение этих событий в газете.

— Мистер Торн, — окликнул его Генри. — Бернард.

Отец Итана развернул кресло, недовольный тем, что ему помешали, и указал на телефон.

Генри подошел к столу и нажал на кнопку отбоя.

— Генри!

— Я сказала ему не беспокоить вас, мистер Торн, — объяснила секретарь. — Но он просто ворвался в кабинет.

— Я пришел сообщить вам, что увольняюсь, — заявил Генри.

— Ты не можешь.

— Я уже это сделал. Это вопрос принципа. Я не согласен с вашим решением напечатать в газете это письмо.

— Генри, настало время взяться за ум. — Мистер Торн заложил руки за голову и грузно осел в кресле, которое протестующе заскрипело. — Посмотри на все, от чего ты отказываешься ради нее. Сначала дом и образование. Теперь работа. Не хочу даже слышать имя этой девчонки! И мы печатаем все письма, не только те, с которыми согласны.

— А с этим конкретным письмом вы согласны?

Мистер Торн пару секунд подумал и ответил:

— Целиком и полностью. В твою должностную инструкцию не входит оценка материалов в газете. Ты работаешь в типографии. Присматриваешь за чернилами, бумагой и машинами. И все. — Он потянулся к телефону. — А теперь прошу меня извинить.