Лесса Каури - Стрекоза для покойника (СИ)

— Правда, гражданочка, — засмеялся тот, обнимая ее.

Изредка с верхушек рощи за погостом кричали вороны. Под саваном снега заброшенное кладбище не выглядело так убого, как при первом его посещении Лукой. Могилы с костомахами вообще не было видно, а крест на могиле Виктора Литвина щеголял белым пушистым шарфом.

Лука шла впереди, держа завернутое в полотенце и полиэтилен тело Вольдемара. Позади Яр нес лопату и вел Алусю. Та ступала осторожно, как лисичка, вышедшая на охоту. Жадно крутила головой, втягивала дрожащими ноздрями воздух. Что она видела в своей жизни за последние годы: серые больничные стены, скудость больничной же территории — неяркие и неинтересные краски страдания и боли.

Она была здесь… Претка, недодуша Виктора Литвина. Кружила над крестом, переливаясь, как огромный радужный шар. Но вдруг остановилась. Лука ощутила ее пристальный «взгляд» и выдержать его было едва ли не так же сложно, как голос призрака Альберран. Претка ждала. И знала, что ожидание подходит к концу.

Лука нерешительно оглянулась на спутников. Яр, обойдя ее, подошел к могиле, ботинком смахнул снег, потыкал лопатой в мерзлую землю. Хмыкнул, снял и повесил на крест куртку, оставшись в одной футболке. Его мышцы взбугрились, когда он вонзил полотно лопаты на всю длину. Мерзлота поддавалась неохотно, но поддавалась…

Алуся смотрела на брата широко раскрытыми глазами, в которых отражались линия леса, будто выстриженная маникюрными ножницами, и небо над ним. Смотрела, но не видела. Лука поняла, что она знает о тоскующей душе, чувствует ее присутствие. Нет, Алуся Бабошкина не была ни Видящей, ни медиумом. Она просто слишком долго жила на грани, отделяющей жизнь от смерти.

— Готово, — сказал Яр, разгибаясь и бросая последнюю лопату земли на небольшой холмик, резко чернеющий среди снега. — Сама это сделаешь?

— Сама, — твердо сказала Лука.

Все это время в сердце сидела змеей, свившей гнездо, боль от потери Вольдемара. Но как бы больно ни было — следовало довершить начатое.

Она опустилась на колени на краю выкопанной Яром длинной ямы и на миг прижала к себе тело кота. Сглотнула слезы, напоследок погладила жесткий бок, аккуратно уложила Вольдемара в могилу, на истлевшие доски гроба, проглядывающие на дне. И так и стояла на коленях, пока Яр забрасывал отверстие землей, а сверху накидывал снег, чтобы придать могиле первоначальный вид.

— Ну вот, — сказал он, втыкая лопату рядом и заботливо поднимая Луку на ноги, — мы сделали, что могли. Покойся с миром, Виктор Литвин! Ты погиб, как герой, спасая свою семью от монстра в человечьем обличье!

— Покойся с миром! — прошептала Лука, отворачиваясь и утыкаясь Гаранину в грудь.

И Алуся повторила за ней эхом:

— Покойся…

Ничего не произошло. Не воссиял крест на могиле, и не стало светлее небо над головой. Не закричали птицы, а редкие машины по-прежнему сердито фыркали, проносясь по шоссе за домами. Все так же чернели из-под снега стены разрушенного пожаром дома… Но Лука ощутила тепло, окутавшее ее. Восхитительное ощущение гармонии и… печали. Виктор Литвин прощался с ней, чтобы отправится в путешествие, из которого не возвращаются.

На обратном пути никто не разговаривал, однако молчание не разделяло сидящих в машине. Оно было общим. Лука баюкала ощущение причастности к другим людям и думала о том, что ей хочется плакать. Навзрыд. Ведь вместе с Вольдемаром из ее жизни ушло что-то очень важное, а что, она так и не успела понять!

Старый дом был тих и пуст.

— А где Михал Кондратьич? — разочарованно спросила Лука, переступив порог и нарушая молчание.

— В Саратове, — улыбнулся Яр, садясь на корточки у печи и занявшись розжигом. — К тетке с подарками поехал — Новый год скоро!

— Новый год? — изумилась Лука.

Надо же, за всеми этими событиями как-то упустила из виду, что декабрь уже кончается!

— А елку будем наряжать? — уточнила Алуся, выпутываясь из своих ста одежек.

Гаранин нерешительно ответил:

— Попробуем.

И Лука поняла, что он не делал этого все те годы, которые Алуся провела в больнице.

— Даже пробовать не будем, нарядим — и дело с концом! — заявила она и вдруг увидела на крючке в коридоре свою старую куртку: тщательно отчищенную от крови и гари, и выглядящую, почти как новая!

— Ух ты! — воскликнула она. — А я-то думала, что ее только на помойку!

— Михал Кондратьич постарался, — Яр полез в холодильник. — Что будем есть?

Девушка, радуясь непонятно чему, надела куртку и привычно сунула руки в карманы. Нет, не зря тогда потратила приличную часть зарплаты на эту вещь!

— Так что есть будем? — повторил Гаранин и обернулся на тишину.

Девушка с безумными глазами держала на ладони… небольшой мешочек из пупырчатой рыже-зеленой кожи.

Яр оказался рядом в один прыжок. Развязал ремешок, и ему на ладонь выпала… стрекоза с глазами из наборных самоцветов.

— Я… — севшим голосом сказала Лука, но горячая ладонь накрыла ее губы.

— Молчи! Я знаю, что ее у тебя не было!

Яр осторожно вернул брошь в мешочек и потянулся за своей курткой. Луке не было нужды спрашивать, куда он едет, она знала и так. Развернулась и направилась к холодильнику — ужин надо приготовить к его возвращению! В голове звучали слова Беловольской: «Вещи такой силы от начала времен свою волю имеют, и не нам, людям, ее оспаривать!»

Другого объяснения произошедшему не было. Стрекоза, дарующая вечную жизнь, не желала оказаться в руках у человека с мертвой душой.

Покойника при жизни.

Ночью приснилось, что она опять в больнице. Бежит по бесконечным коридорам, а вздохнуть невозможно — на груди лежит стальная плита, а над ухом назойливо зудит кардиомонитор, следующий за ней по пятам. Лука судорожно вздохнула и проснулась. «Стальная плита», лежащая на груди, оказалась сиамским котенком размером с два кулачка. Котенок пытался грызть пальцы ее руки, лежащей на груди, и оглушительно вопил. В голосе явственно звучала наглость.

Гаранин в одних тренировочных штанах лежал рядом и стоически терпел кошачьи трели.

— Что это? — прошептала Лука, беря шерстяной кусачий клубочек на ладонь, а другой рукой принимаясь чесать его за ухом.

— Пробегал мимо станции, увидел старушку какую-то… Просто так отдала, — пояснил Яр и поморщился: — Давай уже вставай и накорми его. И меня заодно!

— Не наглей, ведьмак, а то заколдую, — улыбнулась Лука, задумчиво поглаживая шелковистую шерстку.

Удивительные старушки, однако, пристраивают котят у железнодорожной станции в шесть утра!

Зверек под ее лаской затих и прикрыл глаза — такие же неизбывно голубые, как у Вольдемара. За его спиной едва угадывались смешные «металлические» крылышки.