Елена Ершова - Неживая вода

– Не мои дела, какой у вас с навью был договор, – продолжил Игнат. – Но и я свой заключил. А теперь пришло время расплачиваться.

Он злорадно улыбнулся, заметив, как по лицам мужиков начал расползаться страх. Они все поняли заранее – не могли не понять. Но до последнего верили, что не потребует Игнат невозможного, не скажет этих страшных слов – но он все-таки сказал.

– Знаете, как от нави откупиться, – знаете, и как ее призвать. Так зовите. До Навьей седмицы успеть надо. И ваше счастье, чтоб успели.

Почему надо успеть до Навьей седмицы – Игнат не знал. Но помнил слова изгнанного из пекла черта и верил им. А как не верить? Подаренный ключ отпер кладезь бездны, и бремя тайного знания обрушилось на плечи, и понес его Игнат с собой – из нечистого места в христианский мир. Только слово свое нарушил и к изгнанному черту не думал возвращаться. Ведь если не соврал Прохор Власович, если он с чистильщиками знается и в Опольский уезд их привести может, то успеть бы до их прибытия задуманное совершить.

Дороги в Солони развезло недавними дождями: сапоги скользили по раскисшей грязи, ноги по икры погружались в бурые лужи. Избы стояли почерневшие, будто обугленные. И сырость раздражала. Раздражало и присутствие мужиков.

Егор то и дело чертыхался, проклиная и погоду, и Игната, и всех чертей вместе взятых.

– Только от одних супостатов избавились, как другой пожаловал, – ворчал под нос.

Игнат молчал, волок на плече старые покрышки и сдутые камеры. Касьян тоже не говорил ни слова, но хмуро поглядывал на Егора и, казалось, сдерживал желание отвесить тому подзатыльник. А вот егеря Мирона в деревне не оказалось: с первым теплом ушел осматривать зимовки да ставить капканы.

– Повезло, – ворчал Егор. – А нам отдувайся.

– Ничего, – отозвался, не вытерпев, Игнат. – Недолго осталось.

Егор глянул на него волком, огрызнулся:

– Думаешь, ты пальцем поманишь, и навь явится? Как бы не так! Может, у вас, ведьмаков, секретные слова есть, да мы люди простые, по старинке привыкли: огнем да дымом.

Игнат не спорил: солоньцам виднее, да и не впервой. А к слухам он уже привык. Не далее как утром между собой говорили деревенские бабы, мол, своими глазами видели, как прошлой ночью во дворе Игнат через воткнутый в землю нож перекинулся и волколаком в тайгу убежал.

– Чистые христианские души ищет для хозяев своих, чертей, – громким шепотом сообщала бабка Агафья, но так, чтобы и Игнат слышал. И косилась на него укоризненно. Но Игнат молчал. То, что его колдуном и оборотнем ославили, – только на руку. Раз боятся, то и стороной обходить будут.

Костры раскладывали на опушке леса, на склоне холма – отсюда деревня как на ладони, а до леса почти верста. Сигнал будет хорошо виден. На верхушку костра-«хатки» бросали резину и промасленную ветошь. Дым повалил густой, черный. И так не вовремя вспомнился пожар на заброшенной базе и безголовое, булькающее свежей кровью тело Эрнеста.

«На моей совести уже есть одна загубленная жизнь, – мрачно подумал Игнат. – Так что мне терять?»

– Ну, парень, теперь жди, – глухо проговорил Касьян.

Приставив ладонь козырьком, он вгляделся в даль, где над острыми маковками сосен медленно тек серый и густой облачный кисель.

– Главное, чтоб дожди не зарядили. Сырость-то навьи не жалуют.

– А разве мы не останемся за костром следить? – спросил Игнат.

– Тебе надо – ты и оставайся, – огрызнулся Егор.

– Чай, не сигнал бедствия подаем, – махнул рукой Касьян. – Потухнет – так дым какое-то время еще валить будет. Только и нужно, что пару раз на дню наведываться да новые ветки и ветошь подбрасывать. Вот и вся недолга.

Завершив дело, мужики побрели обратно в деревню. Игнат еще какое-то время смотрел, как сгорбленные фигуры ползут по откосу холма – чем дальше они удалялись, тем больше теряли человеческие очертания, и вскоре начало казаться, будто это ползет по склону пара жуков-мертвеглавцев.

«Не осталось в мире людей-то, – с отвращением подумал Игнат. – Одна нечисть да ползучие гады».

Он принялся спускаться с холма, но, погруженный в задумчивость, не заметил, как ноги понесли его не в деревню, а к солоньскому кладбищу. И очнулся лишь, когда по голенищам сапог начали стегать ветки можжевельника, а впереди замаячили покосившиеся кресты. Игнат сбавил шаг, оглянулся по сторонам, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Но страх не пришел.

«Да уж навидался такого, – подумал он, – ни мертвецов, ни бесов не забоюсь теперь. А лживым моим землякам не нави – меня бояться надо».

Игнат продолжил путь знакомой тропой. Вот обломанный можжевеловый куст. Вот колючий боярышник – высохшие ягоды застыли на ветвях кровавыми слезами. Вот раздутый от влаги деревянный крест и керамический портрет на нем. Глазурь все-таки осыпалась с одного края, и теперь казалось, будто в голове девочки зияет рана.

Игнат вздохнул тяжко, просипел:

– Ну, вот и свиделись снова.

И снял шапку.

Званка молчала. По-прежнему печально усмехалась треснувшим ртом. Откроет его чуть шире – и полезут из него жуки и безглазые черви…

– Добыл я мертвую воду-то, – продолжил Игнат. – Да только что с ней делать – не знаю. Вот и ты молчишь…

Молчала. Недвижно глядела в пустоту выцветшими глазами – ни живая, ни мертвая. Просто портрет на керамике, просто вытертая глазурь. Игнат отвернулся, сморгнул отяжелевшими ресницами, сказал:

– Кого воскрешать-то? Ты теперь только истлевшие кости. Не поднять их, не вдохнуть душу. Да и вернется ли душа? Вот в чем вопрос. Видел я зародышей нави, видел и саму навь, видел болотниц. Не было в них души. Лишь пустота да тьма. Одним словом – нежить. Не хочу, чтобы и ты такой вернулась. Спи лучше вечным сном.

Лес по-прежнему хранил молчание. Призрачный вздох не тронул верхушки деревьев, не замаячила среди черных крестов призрачная Званкина фигура. Да и была ли она?

– Видать, правду люди говорят, – сказал Игнат. – От мертвой воды неупокоенные души покой находят. Тебе, мертвой, я покой принес. А себя, живого, его лишил, – подумал, усмехнулся горько: – Да живого ли? Я ведь и беды, и воды хлебнул полными горстями. Да не той воды, что жажду утоляет и к жизни возвращает. Не живой. Отравленной. И душа моя теперь – не живая, отравленная. И нет мне ни прощения, ни искупления, да придется привыкать. Вижу, и с отравленными душами на свете живут.

Игнат поклонился могиле, выпрямился, нахлобучил шапку на встрепанные кудри.

– Ну, так спи спокойно. И прощай. Теперь уже навсегда.

И пошел прочь. Лишь вздрогнул, когда за спиной треснула сухая ветка. Но Игнат не обернулся. Был у него еще один разговор – с бабкой Стешей.

Ее могила сохранилась куда лучше Званкиной. Крест полачен, у подножия – искусственные белые лилии.