Марина Ефиминюк - Бесстрашная

— Чистейшая правда! Я ее личный, ближайший помощник! Ян Гуревич! — горячо закивал газетчик и протянул Стомме руку, а когда тот вынужденно ответил на рукопожатие, как будто машинально обтер ладонь о куртку.

Все трое мы понимали, что жест нежданного гостя не был случайным, и Ян пытался задеть хозяина дома словно ревнивый отрок.

— Что ты тут делаешь? — изогнула я брови.

— Меня прислал ваш отец! Сказал, что неприлично девице оставаться в доме мужчины, если он не ее муж. — Ян выразительно скосил глаза в сторону Кастана.

По каким-то своим соображениям, мне совершенно не ясным, Яна родитель за мужчину не принимал, но допускал абсурдную мысль, что известный судебный заступник, вызывавшийся спасти меня от каторги, захотел бы покуситься на мою девичью честь и гордость.

— Впервые встречаю дуэнью столь высокого роста, — не глядя в сторону гостя, себе под нос пробормотал хозяин дома и грациозным жестом поднес ко рту бокал с вином.

— Он велел мне ночевать под вашей дверью, если вы планируете провести в этом доме еще одну ночь, — объявил Ян, ни разу не сбившись на панибратское «ты», и указал пальцем на дымящуюся супницу, стоящую на сервированном столе: — Еще я очень голодный.

— И не в меру прожорливый, — едва слышно добавил Стомма и велел слуге, по-прежнему ожидавшему распоряжений насчет странного визитера: — Принеси суниму Гуревичу тарелку и приборы.

Позже я устроилась за столом в большой библиотеке и принялась излагать на бумаге подробный рассказ обо всех злоключениях последних дней, начавшихся со спасения Жулиты на мосту самоубийц, а Ян, действительно взяв на себя роль неусыпной дуэньи, пристроился на диванчике.

Оторвавшись от работы, я глянула в его сторону. Подложив под голову вышитую подушку и трогательно поджав коленки, мой верный оруженосец сладко дремал. Во сне он выглядел настороженным, длинные черные ресницы отбрасывали острые тени, губы сжались в твердую линию, между бровей пролегла складочка. Поднявшись из-за стола, я взяла с кресла плед и накрыла умаявшегося приятеля, но едва собралась отойти, как Ян остановил меня, схватив за запястье.

— Я ненавижу каждую минуту из тех двадцати с половиной часов, что ты провела в городской башне, — произнес он, не открывая глаз.

— Я тоже, — согласилась я.

— Я видел, каким взглядом смотрел на тебя охранник. Он сделал что-нибудь скверное?

— Разбитое лицо считается? — Отчего-то я не испытывала никакого смущения, обсуждая столь болезненную тему с Яном. Мы как будто являлись лучшими подружками.

— Судебный заступник успел остановить его? — предположил приятель.

— Нет, кое-кто другой…

Неожиданно при воспоминании о скрытой темнотой фигуре ночного посыльного у меня свело живот.

— Кто? — Ян резко открыл глаза и пронзил меня незнакомо ледяным взглядом, будто просто не успел замаскировать холод толикой теплой растерянности.

— Просто один человек. — Я осторожно освободилась от его руки. — Мне нужно закончить рассказ для Кастана.

— Тот, кто тебя спас, он тебе нравится? — тихо спросил Ян мне в спину.

В библиотеке стало очень тихо, только гудел магический кристалл в лампе, озарявшей письменный стол.

— Я даже не знаю, кто он такой, — наконец ответила я и решительно взялась за перо, стараясь не замечать, как протестующе сжалось сердце.

Незаметно весна налилась силой и расцвела первыми былинками, а дни стали длиннее. Снежная пелена облаков растаяла, небо над Гнездичем просветлело, насытилось сочной лазурью, изукрашенной пенистыми островками. Погода стояла удивительная, оглушительно светило солнце, оживлявшее сады и улицы от зимней летаргии. Однако наглухо задернутые занавески в карете Кастана Стоммы не позволяли любоваться незрелым прозрачно-лимонным солнцем, зато превосходно скрывали от любопытных объективов гравиратов в руках многочисленных охотников за сплетнями.

Экипаж застрял в заторе у здания суда. Немного отодвинув оконную заслонку, я наблюдала за своими бывшими собратьями по цеху, отчаявшимися получить мои изображения и делавшими оттиски кареты. Мне впервые приходилось выступать «по другую сторону стены», играть роль добычи в охоте за скандальной колонкой. Невольно я потерла ладонь, без герба газетного предела ставшую непривычно голой.

— Как только докажем, что Чеслав Конопка — убийца, вам вернут место в «Уличных хрониках», — произнес наблюдавший за мной Кастан. — Постарайтесь не думать об этом слишком много. Я уверяю вас, у нас все получится.

Жаль, что оптимизм не походил на простуду и им было сложно заразиться. Я не стала соглашаться даже из вежливости — не желала питать напрасных надежд. Мы оба знали, что без сбежавшей Анны Кобыльской, живой и здоровой, меня ждали рудники, откуда арестанты уходили по одной дороге — солнечной, на пустые облака. Ведь оскорбление вельможи Его Величества по закону приравнивалось к оскорблению самого короля.

Нелепая ситуация вызывала во мне и смех, и горечь. Мне столько раз приходилось лгать в колонках, переворачивая даже самые невинные поступки других, что теперь люди, следуя «эффекту завравшегося мальчика», отказывались верить правде. Я превратилась в того глупого мальчишку из сказки. Он тоже врал людям, выдумывая, будто на него напал волк, а когда зверь действительно появился в деревне, ему уже не поверили.

— Кастан, отвезите меня домой, — попросила я.

— Вокруг вашего дома сейчас пасется толпа газетчиков. Они не дадут вам жизни.

— Поверьте, это ненадолго. Скоро в городе случится другой скандал, и обо мне забудут.

Когда мы остановились у ворот аптекарской лавки, по традиции всегда открытых для людей, то толпа газетчиков, обосновавшаяся в Кривом переулке, закопошилась, точно колония муравьев, но облепить экипаж, как это случилось у здания суда, не посмела.

Не успел кучер натянуть поводья, а пара гнедых, недовольно фыркая, остановиться, как двери лавки отворились, и на крыльцо выкатилась хмурая плечистая троица пугающего вида. Газетчики моментально отхлынули в глубь улицы, а кое-кто принялся чехлить гравираты, очевидно, побоявшись остаться с разбитыми объективами. Да и не только с ними.

Кастан оказался достойным своей славы непробиваемой ледяной глыбы, на его непроницаемом лице при виде бандюг не дрогнул ни единый мускул. Однако судебный заступник постучал по стенке кареты, заставляя кучера открыть заслонку для разговоров.

— Мы возвращаемся на холм, [11] Имеется в виду Королевский холм, где живет городская знать. — заявил он.

— Только суним Стомма возвращается, я выхожу, — поправила я и быстро пояснила судебному заступнику: — Они друзья моего отца.

Видимо, Кастан не желал оказаться случайно сгравированным в компании отпетых разбойников, на кого уже было некуда ставить клейма, выходить из кареты не пожелал и попрощался со мной исключительно сухо. Только велел: