Тахера Мафи - Разрушь меня

— Не льсти себе...

Он преодолевает последние разделявшие нас сантиметры, и мои слова падают на пол. Я задыхаюсь. Напряжение в его теле такое интенсивное, что это почти ощутимо, и мне кажется, что мои мышцы начинают каменеть.

— Ты так наивна, — говорит он мне, его голос суров, низок, кажется скрипучим шепотом на моей коже. — Ты не понимаешь, что представляешь угрозу каждому в этом здании. У них есть причины причинить тебе вред. Ты не видишь, что я пытаюсь помочь тебе...

— Причиняя мне боль! — взрываюсь я. — Причиняя боль другим!

Его смех холоден и невесел. Он отходит от меня, внезапно чувствующей отвращение.

Двери лифта открываются, но он не выходит. Отсюда я вижу свою дверь.

— Возвращайся в свою комнату. Умойся. Переоденься. В твоем шкафу много платьев.

— Ненавижу платья.

— Я не думаю, что тебе также нравится наблюдать за этим, — говорит он с кивком. — Я прослеживаю его взгляд и вижу громадную тень напротив моей двери. Я поворачиваюсь к нему за объяснением, но он ничего не говорит. Он вдруг становится сдержанным, черты его лица неэмоциональны. Он берет мою руку, сжимает пальцы, говорит: — Я вернусь за тобой ровно через час, — и закрывает двери лифта, прежде чем у меня есть возможность запротестовать.

Я начинаю думать, что это случайность, что единственный человек из большинства, не боящийся дотронуться до меня, сам по себе чудовище.

Я иду вперед и осмеливаюсь взглянуть на солдата, стоящего в темноте.

Адам.

Ох, Адам.

Адам, знающий о моих возможностях.

Мое сердце — водный шарик, взрывающийся в моей груди. Мои легкие стучат о ребра.

Мне кажется, словно каждый кулак в мире решает ударить меня в живот. Мне должно быть безразлично, но это не так.

Теперь он навечно меня возненавидит. Он никогда больше на меня не взглянет.

Я жду, когда он откроет мне дверь, но он стоит на месте.

— Адам? — отваживаюсь попробовать я. — Мне нужен твой ключ.

Я вижу, как он тяжело глотает и слегка вздыхает, и немедленно ощущаю, что что-то не так.

Я быстро подхожу к нему, но жесткий кивок головы подсказывает мне не делать этого. Я не касаюсь людей, я не подхожу близко к ним, я чудовище. Он не хочет, чтобы я находилась близко к нему. Конечно же, не хочет. Я никогда не должна забывать свое место.

Он открывает дверь с огромным трудом, и я понимаю, что кто-то сделал ему больно, когда меня не было. Ко мне возвращаются слова Уорнера, и я опознаю в его прощании предупреждение.

Предупреждение, которое разрывает все мои нервные окончания.

Адам будет наказан за мои ошибки. За мое неповиновение. Я хочу похоронить свои слезы в ведре с сожалением.

Я переступаю порог и в последний раз оглядываюсь на Адама, не ощущая торжества в его боли. Несмотря на все, что он сделал, я не знаю, способна ли я ненавидеть его. Не Адама. Не того мальчишку, которого я знала.

— Фиолетовое платье, — он говорит ломано и с придыханьем, будто ему сложно дышать.

Мне приходится сжать руки, чтобы не коснуться Адама. — Надень фиолетовое платье. — Он кашляет. — Джульетта.

Я буду идеальным манекеном.

Как только я захожу в комнату, я открываю шкаф и сдергиваю фиолетовое платье с вешалки, прежде чем я вспоминаю, что за мной наблюдают. Камеры . Мне интересно, был ли Адам наказан еще и за то, что рассказал мне о камерах. Интересно, взял ли он на себя какую-либо вину из-за меня. Интересно, почему он бы это сделал.

Я касаюсь жесткого, современного материала платья цвета сливы, и мои пальцы опускаются к подолу, как Адам сделал вчера. Я не могу не задаваться вопросом, почему ему так нравится это платье. Почему это должно быть оно. Почему я должна носить платье.

Я не кукла.

Моя рука останавливается на маленькой деревянной полке под вешалками, и незнакомый материал касается моей кожи. Он грубый и чужой, но в то же время знакомый. Я делаю шаг ближе к шкафу и скрываюсь между дверьми. Мои пальцы чувствуют поверхность, и волны света мчатся через мой живот, пока я не уверена, я разрываюсь надеждой, чувством и силой глупого счастья, настолько сильного, что я удивлена, что по лицу не текут слезы.

Мой блокнот.

Он сохранил мой блокнот. Адам сохранил единственную мою вещь.

Я хватаю платье и прячу бумагу под его полы, перед тем как покинуть спальню и направиться в ванную.

В ванной нет камер.

В ванной нет камер.

В ванной нет камер.

Я понимаю, что он пытался сказать мне. Он пытался мне что-то сказать, но я отпугнула его.

Я его отпугнула.

Я закрываю дверь позади себя, мои руки дрожат, я разворачиваю знакомые листки, склеенные между собой старым клеем. Я перелистываю страницы, чтобы убедиться, что они все там, и взгляд мой останавливается на последней записи. В самом низу есть что-то еще. Новое предложение, написанное чужим почерком.

Должно быть, это он написал его.

Это не то, что ты думаешь.

Я застываю.

Каждый сантиметр моей кожи натягивается от напряжения, в груди давит от переполняющих чувств, сердце стучит громко, быстро, тяжело, компенсируя мое спокойствие. Я не дрожу, когда застываю во времени. Я пытаюсь замедлить дыхание, считаю вещи, которых не существует, составляю номера, которых у меня нет, притворяюсь, что время — это разбитые песочные часы, кровоточащие секундами по песку. Я смею верить.

Я смею надеяться, что Адам попытается держать со мной связь. Я достаточно безумная, чтобы обдумать эту возможность.

Я выдираю страницу из маленького блокнота и закрываю его, проглатывая истерику, посещающую каждый плохой момент в моей голове.

Я прячу блокнот в пакет от платья. Наверно, это Адам запаковал платье. Должно быть, это выпало из пакета. Пакета от фиолетового платья. Пакета от фиолетового платья.

Надежда — это пакет возможностей.

Я держу его в руке.

Уорнер не опоздал.

Он также не постучал.

Я надеваю туфли, когда он заходит без единого слова, даже не прилагая усилий к тому, чтобы известить о своем присутствии. Его глаза оглядывают меня сверху донизу. Моя челюсть сжимается сама по себе.

— Ты причинил ему боль, — находятся у меня слова.

— Это не должно тебя волновать, — говорит он, наклоняя голову и указывая на мое платье.

— Но, очевидно, волнует.

Я сжимаю губы и молюсь, чтобы руки сильно не тряслись. Я не знаю, куда подевался Адам. Я не знаю, насколько сильно ему больно. Я не знаю, что будет делать Уорнер, насколько далеко он зайдет в погоне за желанным, но перспектива увидеть Адама в агонии похожа на холодную руку, сжимающую мой пищевод. Я задыхаюсь. Я чувствую себя так, словно пытаюсь проглотить зубочистку. Помощь Адама может стоить ему жизни.

Я касаюсь бумаги в пакете.

Дыши.

Уорнер смотрит в окно.