Тахера Мафи - Разрушь меня

— Ты на самом деле так не думаешь.

— Ты считаешь, что можешь сравнивать мою болезнь со своим безумием...

— Болезнь ? — Он бросается вперед с неожиданным пылом, и я изо всех сил пытаюсь устоять. — Ты считаешь, что ты больна ? — кричит он. — У тебя дар! Ты имеешь особенную способность, которую не хочешь понять! Твой потенциал ...

— Нет у меня никакого потенциала!

— Ты ошибаешься.

Он смотрит на меня. У меня нет слов, чтобы описать его взгляд. Я почти уверена, что он ненавидит меня в этот момент. Ненавидит за то, что я ненавижу себя.

— Ну, это ведь ты убийца, — говорю ему. — Должно быть, ты прав.

Его улыбка с добавкой динамита.

— Иди спать.

— Катись в ад.

Он сжимает челюсть. Идет к двери.

— Я над этим работаю.

Темнота душит меня.

Мои сны кровавые и кровоточащие, и я не могу больше спать. Все те сны, что приносили мне покой, исчезли, и я не знаю, как мне их вернуть. Я не знаю, как найти белую птицу. Я не знаю, будет ли она когда-нибудь летать. Все, что я знаю, - это то, что, когда я закрываю глаза, я вижу только пустоту. Флэтчеру снова и снова стреляют в голову, Дженкинс умирает на моих руках, Уорнер стреляет Адаму в голову, ветер поет за окном, но фальшиво и натянуто, и мне не хватает духу сказать ему остановиться.

Я мерзну в своей одежде.

Кровать подо мной — словно облака или свежевыпавший снег; слишком мягкая, слишком комфортная. Это напоминает мне о сне в кровати Уорнера, и я не могу вынести этого. Я боюсь уснуть под этими покрывалами.

Я не могу не думать о том, в порядке ли Адам, вернется ли он, будет ли Уорнер продолжать причинять ему вред, пока я не начну ему повиноваться. Мне на самом деле не стоит так за это переживать.

Запись Адама в моем блокноте может быть частью плана Уорнера, чтобы свести меня с ума.

Я встаю на жесткий пол и проверяю кулак на наличие мятой бумажки, которую я сжимаю в течение целых двух дней. Это единственная моя надежда, и я не знаю, реальна ли она.

Вариантов остается все меньше.

— Что ты здесь делаешь?

Я проглатываю крик и мечусь из стороны в сторону, чуть не падая на лежащего на полу возле меня Адама. Я даже не заметила его.

— Джульетта? — Он не шевелится. Его взгляд сосредоточен на мне: спокойный, невозмутимый; два ведра речной воды в полночь.

Я хочу закричать в эти глаза.

Не знаю почему, но я говорю ему правду:

— Я не могу здесь спать.

Он не спрашивает почему. Он встает и гулко кашляет, и я вспоминаю, что ему причиняли боль. Какую же боль они ему причинили? Я не задаю вопросов, когда он стягивает подушку и одеяло с моей кровати. Он кладет подушку на пол.

— Ложись. — Все, что он мне говорит. Тихо, только для меня.

Я хочу, чтобы он говорил мне это весь день, каждый день, вечность.

Всего лишь одно слово, а я уже краснею.

Я ложусь, несмотря на бьющую в крови тревогу, и кладу голову на подушку. Он накрывает меня одеялом. И я позволяю ему это. Я смотрю, как его руки движутся в тени ночи, отблеск луны заглядывает в окно, освещая его фигуру. Он лежит всего лишь в нескольких сантиметрах от меня.

Ему не нужно одеяло. Как и подушка. Он спит без рубашки, и я понимаю, что не могу дышать. Я понимаю, что, наверно, никогда не смогу дышать в его присутствии.

— Тебе не нужно кричать, — шепчет он.

Каждый вздох моего тела покидает меня.

Я сгибаю пальцы и сплю как никогда крепко.

Мои глаза — два окна, взломаны хаосом в этом мире.

Прохладный ветерок пугает мою кожу, и я сажусь, потираю сонные глаза и понимаю, что Адама возле меня нет. Я моргаю и переползаю обратно на кровать, где я кладу на место подушку и одеяло.

Я бросаю взгляд на дверь и задаюсь вопросом, что же ждет меня по ту сторону.

Я смотрю на окно и интересуюсь, увижу ли я когда-нибудь летящую птицу.

Я смотрю на настенные часы и думаю, каково это — жить вновь в соответствии с числами.

Я задаюсь вопросом, что в этом здании значат шесть тридцать утра.

Я решаю умыться. Эта мысль меня веселит, и мне становится чуточку стыдно.

Я открываю дверь ванной и ловлю в зеркале отображение Адама. Его быстрые руки одергивают рубашку прежде, чем у меня есть возможность зацепиться за детали, но я вижу достаточно, чтобы понять, что я не могла видеть в темноте.

Он весь покрыт синяками.

Мои ноги словно сломаны. Я не знаю, как помочь ему. Я хотела бы ему помочь.

— Прости, — быстро говорит он. — Я не знал, что ты уже проснулась.

Он тянет низ рубашки, словно недостаточно долго притворяется, будто я слепа.

Я киваю. Я смотрю на плитку под ногами. Я не знаю, что сказать.

— Джульетта. — Его голос огибает буквы моего имени так тихо, что я умираю пять раз за секунду. На лице у него — лес эмоций. Он качает головой. — Прости меня, — он говорит так тихо, что я уверена, что мне послышалось. — Это не то... — Он сжимает челюсть и нервно пробегает рукой по своим волосам. — Все это... это не то...

Я открываю ему свою руку. Листочек — это мятый шарик возможностей.

— Я знаю.

Облегчение распространяется по его лицу, и вдруг его глаза становятся единственным подтверждением, когда-либо нужным мне. Адам не предавал меня. Я не знаю, почему или как, вообще ничего, кроме того, что он все еще мой друг.

Он по-прежнему стоит возле меня и не хочет моей смерти.

Я подхожу и закрываю дверь.

Открываю рот, чтобы начать говорить.

— Нет!

Моя челюсть закрывается.

— Подожди, — говорит он с поднятой рукой.

Его губы двигаются, но он не издает ни звука. Я понимаю, при отсутствии камер в ванной комнате могут быть и микрофоны. Адам смотрит вокруг нас, сзади, впереди, везде.

Он прекращает осмотр.

Душ состоит из четырех стен из мраморного стекла, и он открывает стеклянную дверцу, прежде чем я понимаю, что происходит. Он включает струю на полную мощность, звук бегущей воды начинает урчать в комнате, заглушая все, как гром в пустоте, вокруг нас. Зеркало запотевает из-за водяного пара, когда я думаю, что начинаю понимать его план, он тянет меня в свои объятия и поднимает меня в душ.

Я пытаюсь кричать, но криков нет — есть только пар, обрывочно ловлю дыхание, ничего не понимаю.

Горячая вода пропитывает мою одежду. Она обрушивается на мои волосы и стекает по шее, но все, что я чувствую, — это его руки на моей талии. Я хочу кричать по всем неправильным причинам.

Его взгляд пригвождает меня к месту. Его срочность воспламеняет мои кости. Ручьи воды струятся по его лицу, а его пальцы прижимают меня к стене.

Его губы, его губы, его губы, его губы, его губы.

Я стараюсь не дать своим векам затрепетать.

Мои ноги имеют право дрожать.

Моя кожа горит в тех местах, где он меня не касается.

Его губы так близки к моему уху, я растекаюсь, я — все, и я — ничто, и я растворяюсь в желании столь отчаянном, что оно обжигает, когда я пытаюсь его проглотить.