Тахера Мафи - Разрушь меня

— Просто поразительно, — выдыхает Уорнер через колонки, и я понимаю, что была права.

Он, должно быть, наблюдает через двустороннее зеркало. — Блистательно, любовь моя. Я всецело под впечатлением.

Я слишком сильно поглощена отчаянием, чтобы сфокусироваться сейчас на Уорнере. Я не имею понятия, как долго будет продолжаться эта больная игра, и мне нужно уменьшить площадь соприкосновения моей кожи с телом малыша.

Смысл моего крошечного костюма теперь кристально ясен.

Я иначе устраиваю ребенка в своих руках и умудряюсь держаться за его памперс. Я поддерживаю его ладонью. Я слишком сильно поглощена отчаянием, чтобы поверить, что мое прикосновение не было достаточно долгим, чтобы причинить серьезный вред.

Он один раз икает, и его тело вздрагивает, возвращаясь обратно к жизни.

Я могла бы разрыдаться от счастья.

Но затем крики возобновляются, но это больше не крики боли, а крики страха. Он отчаянно пытается вырваться, и я теряю хватку, чуть не ломая запястье от попыток удержать его. Я не смею снять повязку с его глаз. Я лучше умру, чем позволю ему увидеть это место, мое лицо.

Я так резко стискиваю челюсть, что боюсь, что сломаю зубы. Если я отпущу его, он начнет бежать. А если он начнет бежать, он покойник. Мне нужно держаться.

Рев старого механического хрипа приводит в чувство мое сердце. Шипы втягиваются обратно, один за другим они все исчезают. Комната вновь становится безопасной так быстро, что, кажется, какая-либо опасность могла быть всего лишь плодом моего воображения. Я опускаю мальчика обратно на пол, и от боли, пронзающей мое запястье, закусываю губу.

Ребенок начинает бежать и случайно врезается в мою обнаженную ногу.

Он вскрикивает и, трясясь, падает на пол, сворачивается в клубок и рыдает до тех пор, пока я не решаю уничтожить саму себя, избавить мир от себя. Слезы быстрым потоком льются по моим щекам, и я не хочу ничего, кроме как потянуться к нему и помочь, прижать его к себе, поцеловать его прекрасные щечки и сказать ему, что я всегда буду заботиться о нем, что мы убежим вместе, что я буду играть с ним и читать ему истории на ночь, и я знаю, что не могу сделать всего этого. Я знаю, что этого никогда не произойдет. Знаю, что это никогда не будет возможным.

И вдруг мир исчезает из моего фокуса.

Я переполнена гневом, энергией, злостью такой мощной, что меня почти отрывает от земли. Я закипаю слепой ненавистью и отвращением. Я даже не знаю, каким образом мои ноги двигаются в следующее мгновение. Я не понимаю свои руки или то, что они делают, или как они решают влететь прямиком с растопыренными пальцами в сторону стекла. Я только знаю, что хочу почувствовать, как ломается шея Уорнера в моих руках. Я хочу, чтобы он испытал тот же ужас, через который он только что заставил пройти этого ребенка. Я хочу наблюдать за тем, как он умрет. Хочу наблюдать за тем, как он будет молить о пощаде.

Я мечусь сквозь бетонную стену.

Я разбиваю стекло своими десятью пальцами.

Я держу в кулаках горсть бетонной крошки и клок ткани, обхватывающий шею Уорнера, и пятьдесят автоматов нацелены мне в голову. Воздух сгустился от цемента и серы, и падающее стекло создает мучительную симфонию звуков разбитых сердец.

Я резко прижимаю Уорнера к разрушенному камню.

— Не смейте стрелять в нее, — хрипит Уорнер своим солдатам. Я еще не прикоснулась к его коже, но у меня есть смутное подозрение, что я могу вдавить его грудную клетку в его сердце, если надавлю посильнее.

— Мне следует убить тебя.

Мой голос — один глубокий вдох, один неконтролируемый выдох.

— Ты… — Он пытается сглотнуть. — Ты только что… ты проломила бетонную стену голыми руками.

Я моргаю. Я не осмеливаюсь смотреть позади себя. Но я знаю, даже не глядя, что он не лжет. Я, должно быть, сделала это. Мой разум — лабиринт невозможностей.

На мгновение я теряю концентрацию.

Автоматы щелк щелк щелк

Каждый момент заряжен.

— Если кто-нибудь из вас ранит её, я сам вас пристрелю, — рявкает Уорнер.

— Но сэр…

— ОТБОЙ, СОЛДАТ…

Гнев уходит. Неожиданная неконтролируемая злость уходит. Мой разум уже сдается неверию. Непониманию. Я не знаю, что я сделала. Я, очевидно, не знаю о том, на что способна, потому что я понятия не имела, что могу что-либо уничтожить, и я вдруг в ужасе, в ужасе, в ужасе от собственных рук. Я отшатываюсь назад, пораженная, и ловлю Уорнера, наблюдающего за мной голодным, жадным взглядом, с мальчишеским обаянием в его глазах цвета изумрудов. Его практически трясет от волнения.

В моей глотке змея, и я не могу её проглотить. Я встречаю взгляд Уорнера.

— Если ты когда-нибудь вновь поставишь меня в подобное положение, я убью тебя. И буду наслаждаться этим.

Я даже не уверена, лгу ли я.

Адам находит меня свернувшейся в клубок на полу душевой.

Я так долго плакала, что уверена, горячая вода вокруг меня полностью состоит из слез. Моя одежда прилипла к коже, мокрая и бесполезная. Я хочу смыть её. Я хочу утопиться в невежестве.

Я хочу быть глупой, немой идиоткой, абсолютно лишенной мозгов. Я хочу отрезать собственные конечности. Я хочу избавиться от этой кожи, что может убивать, от этих рук, способных разрушать, от этого тела, которое я даже не знаю, как понимать.

Все разваливается.

— Джульетта… — Он прижимает руку к стеклу. Я едва могу слышать его.

Когда я не отвечаю, он открывает дверцу душевой кабины. Он покрыт предательскими каплями и скидывает ботинки, прежде чем упасть на колени на плиточный пол. Он тянется, чтобы прикоснуться к моим рукам, и это ощущение только усиливает мое отчаянное желание умереть.

Он вздыхает и приподнимает мою голову. Мое лицо находится в ловушке его рук, и он смотрит на меня, смотрит сквозь меня, до тех пор, пока я не отворачиваюсь.

— Я знаю, что произошло, — мягко говорит он.

Мое горло — рептилия, покрытая чешуей.

— Кому-нибудь следует просто убить меня, — хриплю я, раскалываясь с каждым словом.

Руки Адама оборачиваются вокруг меня до тех пор, пока он не поднимает меня, и я шатаюсь, но теперь мы оба стоим. Он заходит в душевую кабину и закрывает за собой дверцу.

Я ахаю.

Он держит меня, прислонив к стене, и я ничего не вижу, кроме его белой, насквозь промокшей рубашки, кроме воды, стекающей по его лицу, кроме его глаз, полных мира, частью которого я до смерти мечтаю стать.

— В этом не было твоей вины, — шепчет он.

— Это то, чем я являюсь, — выдавливаю я.

— Нет. Уорнер ошибается на твой счет, — говорит Адам. — Он хочет, чтобы ты была тем, кем ты не являешься, и ты не можешь позволить ему сломать себя. Не позволяй ему пробраться в твою голову. Он хочет , чтобы ты считала себя монстром. Он хочет, чтобы ты думала, что у тебя нет другого выбора, кроме как присоединиться к нему. Он хочет, чтобы ты думала, что никогда не сможешь зажить нормальной жизнью…