Тахера Мафи - Разрушь меня

— У нас максимум три недели, — говорит он. — Не думаю, что они смогут удерживать группировки дольше.

Я киваю. Я моргаю. Я прижимаюсь лицом к его груди и делаю вид, что вовсе не плачу.

Три недели.

Прошло две недели.

Две недели платьев, душа и еды, которую я хотела бросить через всю комнату. Две недели улыбающегося Уорнера, прикасающегося к моей талии, смеющегося и держащего руку на моей спине, удостоверяющегося, что я великолепно выгляжу, когда иду рядом с ним. Он думает, что я его трофей. Его секретное оружие.

Мне приходится сдерживать порывы разбить костяшки его пальцев о бетон.

Но я предлагаю ему две недели сотрудничества, потому что через неделю мы уходим.

Надеюсь.

Но затем, что более удивительно, чем что-либо еще, я понимаю, что не испытываю ненависти к Уорнеру, как думала раньше.

Мне его жаль.

Он находит странное успокоение в моей компании, он думает, что я похожа на него, что разделяю его извращенные взгляды, его жестокое воспитание с его вечно отсутствующим и требовательным отцом.

Но он никогда и слова не говорит о своей матери.

Адам говорит, что никто ничего не знает о матери Уорнера, что она никогда не обсуждалась и никто не имеет ни малейшего понятия о том, кто она. Он говорит, что Уорнер известен лишь вследствие жестокого воспитания, своим холодным, расчетливым желанием власти. Он ненавидит счастливых детей, их счастливых родителей с их счастливыми жизнями.

Я думаю, Уорнер считает, что я понимаю. Что я понимаю его.

И так оно и есть. Но в то же время — нет.

Потому что мы не одинаковы.

Я хочу быть лучше.

По ночам у нас с Адамом есть возможность проводить немного времени вместе. И даже в таком случае этого слишком мало. Уорнер с каждым днем смотрит за мной все пристальней; отключение камер только сделало его подозрительней. Он всегда неожиданно появляется в моей комнате, берет меня на ненужные туры по зданию, говоря о разработке своих планов и о том, как мы вместе завоюем мир. Я даже не делаю вид, что мне интересно.

Может быть, я единственная, кто делает все только хуже.

— Не могу поверить, что Уорнер действительно согласился избавиться от камер, — говорит мне как-то ночью Адам.

— Он ненормальный. Он нерациональный. Он болен таким образом, который я никогда не смогу понять.

Адам вздыхает.

— Он одержим тобой.

— Что? — Я чуть шею не сворачиваю от удивления.

— Ты — это все, о чем он говорит. — Адам на мгновение замолкает, его челюсть напрягается. — Я слышал истории о тебе, прежде чем ты сюда попала. Поэтому я и оказался вовлеченным, поэтому я вызвался отправиться к тебе. Уорнер провел месяцы, собирая информацию о тебе: адреса, медицинская документация, личное дело, родственники, свидетельство о рождении, анализы крови. Вся армия только и говорила о его новом проекте; все знали, что он ищет девушку, которая убила маленького мальчика в продовольственном магазине.

Девушку по имени Джульетта.

Я задерживаю дыхание.

Адам качает головой.

— Я знал, что это ты. Должна была быть ты. Я спросил Уорнера, могу ли я помочь с проектом, я сказал ему, что я ходил с тобой в одну школу и слышал про маленького мальчика, что я лично видел тебя. — Он горько смеется. — Уорнер был в восторге. Он думал, это сделает эксперимент еще интереснее, — добавляет он с отвращением. — И я знал, что если он хотел заклеймить тебя как какой-то свой больной проект… — Он запинается. Отворачивается.

Пробегается рукой по волосам. — Я просто знал, что должен был что-нибудь сделать. Я подумал, что могу попробовать помочь. Но сейчас все стало хуже. Уорнер никак не прекращает говорить о том, на что ты способна, или о том, насколько ты ценна для его начинаний и как он счастлив, что ты здесь. Все начинают замечать. Уорнер безжалостен, у него ни для кого не найдется милосердия. Он любит власть, он испытывает трепет, уничтожая людей. Но он вот-вот даст трещину, Джульетта. Он столь отчаянно хочет, чтобы ты… присоединилась к нему. И несмотря на все свои угрозы, он не хочет заставлять тебя. Он хочет, чтобы ты сама этого хотела. Захотела выбрать его , в своем роде. — Он смотрит вниз, тяжело вздыхает. — Он теряет свои границы. И когда я вижу его лицо, я в двух шагах от того, чтобы сделать какую-нибудь глупость. Я бы с удовольствием сломал ему челюсть.

Да. Уорнер теряет свои границы.

Он параноик, хоть и не без причины. Но он и терпелив, и нетерпелив со мной. Возбужден или нервничает все время. Просто сплошной ходячий оксюморон.

Он отключил камеры, но в некоторые ночи приказывает Адаму спать под дверью, чтобы убедиться, что я не убегу. Он говорит, что ланч я могу провести одна, но все заканчивается тем, что он вызывает меня к себе. То ничтожно малое количество часов, что мы с Адамом могли бы провести вместе, украдено у нас, но то, еще более ничтожное, количество ночей, что Адам может находиться в моей комнате, я умудряюсь проводить, нежась в его объятиях.

Мы оба спим на полу, сплетаясь друг с другом в поисках тепла, даже будучи под одеялом.

Каждый раз, когда он дотрагивается до меня, словно взрыв огня и электричества пронзает мои кости самым невообразимым образом. Это такое чувство, которое я мечтала бы подержать в своей руке.

Адам рассказывает мне о новых усовершенствованиях — шепот, который он слышит среди прочих солдат. Он рассказывает мне, как по тому, что осталось от страны, разбросаны множество правительственных штабов управления. Рассказывает о том, что отец Уорнера находится в столице, что он оставил целый сектор в руках своего сына. Он говорит, что Уорнер ненавидит отца, но любит власть. Разрушение. Опустошение. Он гладит меня по волосам и рассказывает истории, и укладывает ближе к себе, словно боится, что я исчезну. Он рисует мне картины людей и мест до тех пор, пока я не засыпаю, до тех пор, пока не уплываю в водовороте снов, чтобы сбежать от мира без убежища, без помощи, без облегчения, которое приносят только его слова утешения, звучащие в моих ушах. Сон — единственное, что я с удовольствием ожидаю в эти дни.

Я едва ли могу вспомнить, почему раньше кричала.

Становится слишком комфортно, и я начинаю паниковать.

— Надень это, — говорит мне Уорнер.

Завтрак в голубой комнате стал рутиной. Я ем и не задаю вопросов о том, откуда еда, платят ли работникам за то, что они делают, или нет, как в это здание вмещается столько жильцов, откуда берется столько воды или столько электричества. Я ожидаю благоприятного момента. Я сотрудничаю.

Уорнер больше не просит меня дотронуться до него, а я не предлагаю.

— Для чего они? — Я рассматриваю маленькие клочки ткани в его руках и чувствую нервное напряжение в низу живота.