Тахера Мафи - Разрушь меня

Я не знаю, что делать с облегчением, растекающимся по моим рукам.

— Иди сюда, — говорит он, его глаза все еще закрыты.

Я на цыпочках подхожу вперед, и он притягивает меня в свои руки. Вдыхает запах моих волос и целует меня в лоб, я никогда не чувствовала ничего более невероятного в моей жизни. Я даже не человек больше. Я что-то большее. Солнце и луна слились, и земля перевернулась с ног на голову. Я чувствую, что в его объятьях я могу быть именно такой, какой хочу быть.

Он заставляет меня забыть тот ужас, на который я способна.

— Джульетта. — Он шепчет мне на ухо. — Мы должны убираться отсюда.

Я вновь четырнадцатилетняя девчонка, не отрывающая взгляда от его затылка в маленькой классной комнате. Я вновь четырнадцатилетняя девчонка, уже много лет по уши влюбленная в Адама Кента. Я старалась быть максимально осторожной, максимально незаметной и максимально послушной, потому что не хотела вновь переезжать. Я не хотела покидать школу, в которой учился единственный дружелюбный человек, которого я когда-либо знала. Я видела, как он с каждым днем растет, с каждым днем становится чуть выше, чуть сильнее, чуть жестче, чуть тише. В какой-то момент он стал достаточно большим, чтобы его отец прекратил его бить, но никто не знал, что на самом деле произошло с его матерью. Ученики его сторонились, издевались над ним до тех пор, пока он не начал давать отпор, до тех пор, пока давление окружающего мира не сломало его.

Но его глаза всегда оставались прежними.

Они всегда оставались прежними, когда он смотрел на меня. Они светились добротой, сочувствием, отчаянным желанием понять. Но он никогда не задавал вопросов. Он никогда не пытался вытащить из меня и слова. Он просто убеждался, что находится достаточно близко, чтобы отпугнуть всех остальных.

Я думала, может быть, я не была такой уж плохой. Может быть.

Я думала, может быть, он видел во мне что-то иное. Я думала, может быть, я не была столь ужасна, как все обо мне говорили. Я ни к кому не прикасалась уже несколько лет. Я не осмеливалась сближаться с людьми. Я не могла так рисковать.

До того дня, когда наконец рискнула и все испортила.

Я убила маленького мальчика, просто пытаясь ему помочь встать, схватив его маленькие ручки. Я не понимала, почему он кричал. Это был мой первый опыт прикосновения к кому-либо за столь долгое время, и я не понимала, что со мной происходит. Те несколько раз, когда я нечаянно к кому-нибудь прикасалась, я сразу же отстранялась. Отстранялась в тот же момент, как вспоминала, что не должна к кому-либо прикасаться. В тот же момент, как слышала, как с их губ срывается первый крик боли.

С мальчиком было иначе.

Я хотела ему помочь. Я почувствовала такой прилив гнева к его матери за то, что она игнорировала его плач. Полное отсутствие в ней родительского сострадания опустошило меня, и так сильно напомнило о собственной матери. Я просто хотела ему помочь. Я хотела дать ему понять, что кто-то слышит, что кто-то беспокоится. Я не понимала, почему прикосновение к нему казалось таким странным, таким опьяняющим. Я не знала, что высасывала его жизнь, и не могла понять, почему в моих руках он вдруг стал таким слабым и тихим. Я думала, может быть, прилив сил и радости означал, что я излечилась от своего проклятья. Я думала о стольких глупых вещах, и я все разрушила.

Я думала, что помогала.

Я провела следующие три года своей жизни в больницах, адвокатских конторах, подростковых исправительных учреждениях и неоднократно подвергалась лечению таблетками и электрошоком. Ничего не работало. Ничего не помогало. Помимо того, чтобы убить меня или запереть в лабораториях, оставался только один вариант. Единственный способ защитить людей от бесчинств Джульетты.

До того момента, как он зашел в мою камеру, я не видела Адама Кента три года.

И он выглядит иначе. Крепче, выше, сильнее, круче, и с татуировками. У него накачаны мускулы, он повзрослел, стал тише и быстрее. Словно не может позволить себе быть мягким, медленным или расслабленным. Он не может позволить себе ничего, кроме мышц, силы и умелости. Черты его лица гладкие, четкие, оформившиеся годами тяжелой жизни, тренировками и попытками выжить.

Он больше не маленький мальчик. Он не испытывает страха. Он служит в армии.

Но в то же время он не так уж изменился. Он все еще обладатель самых необычных голубых глаз, которые я когда-либо видела. Темные, глубокие, пропитанные страстью. Я всегда задумывалась, каково это - видеть мир такими поразительными глазами. Мне всегда было интересно, означает ли различный цвет глаз то, что вы видите мир иначе. Означает ли это, что мир видит вас иначе.

Я должна была его узнать в тот же момент, как он вошел в мою камеру.

Часть меня и узнала. Но я так устала отгораживаться от воспоминаний о прошлом, что я отказывалась поверить в это. Потому что часть меня не хотела помнить. Часть меня слишком боялась надеяться. Часть меня не знала, будет ли иметь хоть какое-то значение выяснение того факта, он это или не он.

Я часто думаю о том, как я, должно быть, выгляжу.

Я задаюсь вопросом, являюсь ли я размытой тенью человека, которым я была раньше. Я не смотрелась в зеркало три года. Я очень боюсь того, что я там увижу.

Кто-то стучит в дверь.

Я мечусь на другой конец комнаты, подгоняемая собственным страхом. Адам ловит мой взгляд, прежде чем открыть дверь, и я решаю отсидеться в дальнем углу комнаты.

Я навострила уши, но слышу только приглушенные голоса, пониженные тона и как кто-то прочищает горло. Я не уверена в том, что мне делать.

— Я спущусь через минуту, — громко говорит Адам.

Я понимаю, что он пытается закончить разговор.

— Да ладно тебе, чувак, я просто хочу её увидеть…

— Она тебе не чертово шоу, Кенджи. Убирайся отсюда.

— Погоди, просто скажи мне, она зажигает вещи своими глазами? — Кенджи смеется, и я съеживаюсь, оседая на пол за кроватью. Я сворачиваюсь в клубок и пытаюсь не слышать продолжение разговора.

Мне это не удается.

Адам вздыхает. Я могу представить, как он потирает лоб.

— Просто выметайся отсюда.

Кенджи пытается заглушить свой смех.

— Черт, чего это ты вдруг стал таким чувствительным? Болтаться с девчонкой не идет тебе на пользу…

Адам говорит что-то, что я не могу разобрать.

Затем раздается звук захлопнувшейся двери.

Я выглядываю из своего убежища. Адам выглядит смущенным.

Мои щеки пылают. Я изучаю замысловатые нитки отлично сотканного ковра под ногами. Я дотрагиваюсь до бумажных обоев и жду, когда он заговорит. Встаю, чтобы посмотреть в маленькое квадратное окошко, но вижу только мрачные декорации разрушенного города. Я прислоняюсь лбом к стеклу.