Анастасия Туманова - Невеста Обалуайе

– Да! И она повсюду ищет его! Но обычные малыши ей не годятся! Ийами Ошоронга убивает их, надеясь, что в мире эгунов они окажутся рядом с ней, но они ведь всего лишь смертные дети! В них нет аше ориша! Ну же, Эвинья, ты всё ещё не понимаешь?! Оживи глину, как ты делаешь всю жизнь, дай ей своей аше! И я дам тоже! И Обалу, в котором есть кровь родителей Ийами, даст своей! И тогда…

Резко хлопнула дверь, и Марэ умолк. На пороге стояла Йанса. Осунувшееся лицо мулатки ещё было серым от бледности. На ней висело, как мешок, старое красное платье Оба. Косички, кое-как собранные в хвост, небрежно падали на плечи. Но глаза уже светились прежним холодноватым блеском, а улыбка, которой Йанса приветствовала ошеломлённую компанию, была почти дружелюбной.

– Йанса! – опомнилась первой Эва. – Как ты себя чувствуешь? Зачем ты встала? Тебе лучше пока лежать…

Йанса не глядя остановила её взмахом руки. Отбросила в сторону зашелестевшую бамбуковую занавеску и, прошествовав через всю спальню прямо к Обалу (тот невольно отпрянул), решительно опустилась перед ним на колени.

– Йанса! – испугался тот. – Ты с ума сошла?! Что ты делаешь?! Йанса, поднимись! Ошосси убьёт меня за это! И Шанго тоже!

– Антото, Обалуайе, Царь Выжженной Земли! – раздельно, торжественно воззвала Йанса, складывая руки в ритуальном жесте. Жёлтые, как у ягуара, глаза смотрели прямо в растерянное лицо Обалу. – Я, Йанса, повелительница бурь и ветров, хозяйка эгунов, молю тебя о милости к моим людям, которые тебя оскорбили. Я – их местре, я учу их капоэйре… и жизни тоже. Я отвечаю за то, что они творят, и за путь, который они выбирают. И я прошу тебя: прости этих недоумков, они уже наказаны. Или позволь мне ответить за их вину. Это будет справедливо.

– Так эти парни, которые влезли в мой дом?..

– …мои ученики. Я жду твоего слова, Обалуайе.

– Не будет никакого слова, пока ты не встанешь!

Йанса усмехнулась краем губ – и лёгким прыжком капоэйриста вскочила на ноги. Послышался тройной облегчённый вздох.

– И… перестань нести чушь! – срывающимся от смущения голосом приказал Обалу. – Сдались мне твои придурки! Чему ты, интересно, можешь их научить, если у них нет мозгов? Они такие же инвалиды, как я, только я не могу ходить, а они – соображать! И ещё неизвестно, что хуже! В том, что случилось в Бротасе, виноват я, а не они! И я всё исправлю! Как только мы решим, что делать с ребёнком Ийами Ошоронга!

– Чего же тут решать? – спросила Йанса, двигаясь размеренными шагами вдоль стены, – и Эва поняла, что мулатка слышала добрую часть их разговора. – Да, дочь моя, не надо меня так разглядывать! Я проснулась оттого, что Обалу орал как ненормальный и ломал костылём стены! Я, между прочим, изо всех сил старалась заснуть снова, но разве же с вами получится?.. Марэ, твоя голова – лучшая в мире! Ты всё сказал верно: Эва может создать мёртвого ребёнка, и ваша аше сделает его живым! Но…

– Но как отдать этого ребёнка Ийами? – перебил её Обалу, весь подавшись вперёд и паля Йанса глазами. – Как устроить, чтобы он ушёл вместе с матерью в мир эгунов и остался там с ней? Никто и никогда не делал такого, местре!

– Как впустить дитя и мать в мир эгунов? Кто сможет это сделать? – нараспев повторила Йанса, поворачиваясь к Обалу, – и солнце заиграло в её золотистых глазах. – Никто этого не сделает, Царь Выжженной Земли. Никто – кроме меня!

День был немыслимо жарким, и над черепичной крышей старой фермы дрожал раскалённый воздух. Стихло и попряталось всё живое, лишь из глубины сада доносилось неутомимое цвирканье цикад, да на плоском камне у крыльца замерли бурые ящерицы. Эва сидела во дворе, под манговым деревом, на старой тростниковой циновке. По левую сторону от неё стоял бабушкин фанерный ящик с влажной глиной. Рядом высилось ведро с продавленным боком, полное песка. Справа Эва поставила жестяной жбан с водой из ручья. Всё было так, как давным-давно, когда дона Энграсия, сидя на этом самом месте, творила свои «чудеса» – а рядом её маленькая внучка, до самых кудряшек перемазанная рыжей глиной, лепила кривобоких ящерок, черепашек и крабов.

Сырая глина, смешанная с песком, уже отставала от ладоней, как хорошо выбитое тесто. Пора было начинать – но Эва медлила, полуприкрыв глаза и силясь представить себе, каким он должен быть – малыш Ийами Ошоронга? На кого он был похож, когда ещё жил в этом мире? Был весёлым или грустным? Задумчивым – или беззаботным? Неповоротливым увальнем – или шустрым, как ртуть? «Если бы я знала его мать или отца… – мучилась Эва, снова и снова сминая нагретую её руками глину. – Но я никогда не видела Ийами живой! Я не знаю, какой она была, пока не стала ведьмой! Что, если она не захочет этого малыша? Что с ним будет тогда? Кем он станет, оказавшись между миром живых и мёртвых, не человек и не эгун? Боже, зачем я только согласилась? Я же никогда раньше не делала такого! Что, если у меня не получится?!»

В отчаянии она подняла глаза – и встретилась взглядом с братом. Марэ сидел на ступенях крыльца, обхватив руками колени и подставив лицо солнечным лучам. Поймав взгляд сестры, он улыбнулся. В его карих глазах была обычная безмятежность. Эва видела: брат ничуть не сомневается в успехе. И, как всегда, Марэ легко прочёл её мысли.

– Эвинья, кроме тебя, этого не сделает никто, – негромко произнёс он. – И не мучайся так: ты создаёшь не «Пьету» Микеланджело. Это должен быть просто глиняный малыш. Простое «чудо» – из тех, что продаются в магазине «Мать Всех Вод». Главное ведь не глина, сестрёнка. Главное – аше. То, что могут дать только ориша. То, что даём мы. В этом никакой ошибки быть не может, а если вдруг… Послушай, а что же мы мучаемся? Позови дождь, и всё!

И Эва поняла: именно это и нужно сделать! Бросив комок глины прямо в подол своего старого платья, она подняла перепачканные руки и запрокинула лицо. Солнечный свет сквозь разрывы ветвей хлынул ей в глаза, горячими пятнами запрыгал по щекам, согрел, словно поцелуем, губы, лукаво прикоснулся к плечам…

– До-ождь! – чуть слышно позвала Эва, улыбаясь этому живоносному теплу. – Пусть пойдёт дождь!

И дождь начался сразу же, едва успев соткаться лёгкими тучками над раскалённой от жары крышей. Вкрадчивые капли застучали по листьям, зашуршали, сползая по коре мангового дерева, запрыгали по земле. Большая иссиня-зелёная амейва [108] Амейва – большая ящерица. , гревшаяся на глиняной куче, недовольно вильнула хвостом и юркнула под бревно. Прохладная влага побежала по плечам Эвы, в минуту вымочила платье, и кусок глины заблестел, как только что вынутый из реки. Рассмеявшись и встряхнув мокрыми волосами, Эва принялась вертеть и мять глину. Марэ улыбался. Его белая футболка потемнела от дождя. Над головой его, в фиолетовых клубящихся тучах, сияла дымными полосами огромная радуга. Не отводя глаз, Марэ следил за работой сестры. Вот из-под рук Эвы появилась круглая голова негритёнка с большим, улыбающимся ртом. Голова эта вот-вот, казалось, завертится на длинной мальчишечьей шее. Затем появились острые костлявые плечи, спина и грудь, выпяченный животик, поджатые ноги, руки и ладони, а в ладонях – мяч… Капли бежали по глине, по волосам Эвы, по лицу Марэ. Радуги горели и не таяли во влажном воздухе. Сверкала мокрая листва. Прозрачный дождь, веселясь, скакал по саду. Трава блестела и переливалась от множества игристых брызг. Эва работала не поднимая головы, то и дело нетерпеливо откидывая со лба слипшиеся кудряшки. В конце концов Марэ подошёл к сестре и прихватил её волосы банданой Йанса.