Анастасия Туманова - Невеста Обалуайе

– Спасибо, – не отрывая взгляда от своей работы, поблагодарила Эва. – Но я уже закончила. Надо бы его подсушить…

– Но… он похож на Эшу! – изумлённо сказал Марэ, глядя на небольшую, в две ладони высотой, статуэтку. Коричневый мальчишка лет трёх сидел, поджав под себя босые ноги, и широко улыбался, открыв большой, как у лягушки, рот. Мяч в его руках, казалось, вот-вот взлетит к стоящей над садом радуге. На худых плечах негритёнка дрожали капли дождя.

– Это хорошо или плохо? – озабоченно уточнила Эва.

– Неважно! Важно, что он как живой! – Марэ рассмеялся и, повернувшись к веранде, позвал, – Обалу! Йанса! Идите сюда, Эвинья уже закончила! Взгляните, какой чудный получился пацан!

Обалу подошёл на костылях первым, и по его лицу Эва видела: брат страшно взволнован.

– С ума сойти… – только и сказал он, увидев глиняного негритёнка. А среди питангейр уже появилось красное платье Йанса. Она приблизилась и, положив ладонь на плечо Обалу, долго смотрела на творение Эвы. Затем медленно выговорила:

– Вот это и называется мёртвое делать живым. Только вы с Марэ одни такое и можете! Что ж… Осталось дать ему аше. Начинайте – и призовём Эшу! Ларойе, Эшу Элегба! Арроробой, Ошумарэ! Антото, Обалуайе!

– Эпаррей, Йанса! – отозвался Марэ – и вскинул руку. Последняя радуга, ещё яркая, но уже неумолимо меркнущая над кронами дальних карнауб, дрогнула, заколебалась в воздухе – и понеслась к поднятой ладони. Собрав радугу в пригоршню, Ошумарэ осторожно наклонился над малышом – и сверкающий шар скользнул в глиняную головку. За ним метнулось стальное, острое лезвие аше Обалу. И мягкая, бело-розовая, полная капель дождя аше Эуа окутала негритёнка, как мантия.

– Рирро, Эуа! – послышался низкий, звучный голос – и Эшу выступил из зарослей. Сегодня он пришёл не ребёнком, а воином. Чёрно-красные складки плаща падали с широких плеч, по рукам сбегали татуировки. Но в сощуренных глазах мелькал знакомый лукавый блеск, а насмешливая улыбка, открывающая большие белые зубы, была точь-в-точь такой же, как у глиняного человечка. Увидев Йанса, Эшу почтительно склонился перед хозяйкой мёртвых. Йанса, с достоинством кивнув в ответ, подала ему руку ладонью вниз. Эшу приложил руку Йанса поочерёдно к своей груди и ко лбу – и, широко улыбнувшись, шагнул в сторону. И Врата макумбы открылись.

Сначала Эва увидела слепящий свет. Солнце стояло высоко над старой фермой, заливая её полуденными лучами, которые, сеясь сквозь листву, становились мягко-зеленоватыми. Оглядевшись, Эва поняла, что ферма бабушки – неуловимо другая. Совсем тоненькими, юными тянулись к свету знакомые питангейры. Манговое дерево не казалось таким разлапистым и на его ветке не висели старые качели. Краска на стенах выглядела свежей, необлупившейся. Поилки для колибри не было. Ручей буйно шумел, перекатываясь через камни, и успокаивался лишь в самой глубине сада, возле рассохшейся изгороди, у широкой запруды, где покачивались на мелкой ряби голубые и белые кувшинки. По влажному, заросшему травой берегу бродили ибисы.

«Мы у эгунов! – подумала Эва, оглядываясь в поисках своих спутников. – Мы – в прошлом! Бабушка… Я ведь увижу её?!»

Стоило Эве об этом подумать – и голубое платье мелькнуло на веранде. Бабушка – такая молодая! – быстрыми шагами вышла на крыльцо. Чёрные, курчавые, без проседи волосы были собраны в смешной пучок на затылке. На коричневом лице почти не было морщин – лишь у сощуренных против солнца глаз собрались весёлые лучики. На запястье блестел браслет из раковин, жемчуга и бирюзы – илеке Йеманжи. В руках дона Энграсия держала большой красный мяч.

– Омунду! Вот твой мяч, разбойник! – Могучим ударом Гаринчи бабушка послала мяч с веранды в сад. – Не утопи его в ручье! Дед ушёл в лес, вытаскивать будет некому!

Эва невольно подалась к бабушке – но крепкая рука легла ей на плечо.

– Этого нельзя, – почти мягко сказала Йанса. Жёлтые глаза ориша сияли, не щурясь от бьющего в них света. Одеяние цвета свежей крови горело на солнце. Улыбнувшись Эве, Хозяйка Мёртвых сделала шаг в сторону – и мимо них опрометью пронёсся по траве совершенно голый негритёнок. Он был весь золотисто-коричневый, и лишь мелькающие пятки были розовыми. Омунду смеялся не переставая – и бежал, бежал, бежал… Красный мяч качался на воде среди лилий, сам похожий на яркий цветок. Омунду мчался к ручью – и Эва с ужасом поняла, что малыш не остановится на берегу и будет бежать к своему мячу, пока вода не накроет его с головой… Она кинулась было следом – и снова Йанса удержала её.

– Постой. Смотри!

Чёрный мальчик подбежал к воде – и две сильные руки с лёгкостью поймали его и подбросили в воздух. Омунду залился смехом – засмеялся и Эшу. Посадив брыкающегося и хохочущего мальчишку себе на плечо, он зашёл в воду, подцепил мяч и выбрался на другой берег – где стояла высокая и худая женщина в белом платье.

Эва сразу узнала молодую Ийами: она была ужасно похожа на Ироко. Те же некрасивые черты, то же сумрачное лицо, карие, глубоко посаженные, большие глаза, плотно сжатые губы. Но Ироко был коряв и кряжист, как дерево, – а в суховатых чертах его сестры сквозило что-то неуловимо птичье. Волосы, заплетённые во множество тонких косичек, падали на её костлявые плечи, пальцы и губы были перепачканы тёмно-красным соком – видимо, она только что собирала и ела жабутикабу. Эшу, смеясь, сбросил с плеча Омунду, передал его матери. Ийами опустилась на колени и обняла сына. Недоверчивая улыбка осветила её лицо. Омунду обхватил мать за шею, прижался к ней – голый, мокрый, худой. Эшу осторожно положил на примятую траву мяч. Покачав головой, предупредил:

– Ийами, следи за сыном! В ручье глубоко, не пускай его к воде! Уведи его отсюда и больше не приводи никогда!

– За кого ты меня принимаешь, Эшу Элегба, – за дуру? – обиженно ответила Ийами Ошоронга. Эшу не ответил ей. Отступив к воде и опёршись ладонью о ствол толстой сейбы, он с широкой улыбкой следил за тем, как мать и сын, держась за руки, идут к ожидающей их Йанса. Забытый красный мяч лежал у ног Эшу, и Эва, глядя на него, чувствовала, как к горлу подкатывает ком.

«Зачем же плакать? – подумала она, глядя на белое платье и коричневую голую спинку, исчезающие среди деревьев. – Малыш Омунду теперь жив для своей матери. Я сделала его, мы с братьями дали ему своей аше, Эшу открыл Врата, а Йанса впустила его в царство эгунов. И Ийами Ошоронга вновь обрела своего ребёнка! Больше ей незачем бродить по ночам вокруг людских домов и воровать детей. Больше ей не за что мстить своему брату. Она успокоилась. Она счастлива. Почему же я плачу?»

Солнце стояло над фермой, просеиваясь мягким светом сквозь листья, играя бриллиантовой рябью на глади ручья. Белые ибисы ловили мальков в заводи, порхали над водой колибри. А по лицу, горячие, бежали слёзы, и Эшу, стоя спиной к Эве, всё не оборачивался к ней…