Анастасия Туманова - Жёны Шанго

Ошун открыла глаза. Молча села на постели, обхватив руками обнажённые плечи.

– Ничего себе, детка! – Эшу покрутил головой. – Ты произнесла такое длиннющее эсе, что я и не запомнил!

– А я вот помню всё, – тихо сказала Ошун, стискивая ладонями ожерелье на своей груди. – Да… Теперь я точно знаю, что должна идти. День большого дождя… Дождя, который родит не Эуа… Шанго и Ошун должны соединиться… Но при чём здесь охотник?

– Ошосси никогда не будет играть в такие игры! – поспешно заверил Эшу. – Чихать он хотел на это всё! И Йанса не пустит его к эгунам!

– Она и меня не хотела пускать, – улыбнулась Ошун, вставая и натягивая платье. На шею поверх ожерелья Эвы она надела цепь опеле. – Эшу, я дала тебе то, что ты хотел. Теперь разочтёмся. Услуга за услугу. И пусть исполнится предсказание Ифа!

Эшу мрачно молчал. Почесав затылок, пробормотал:

– Дьявол, мать меня просто придушит! И Огун тоже… И Шанго… И Йанса… Детка, может, ещё подумаешь?

Но Ошун не слушала его. Она подошла к открытому окну и взглянула в светлеющее небо.

– Открой мне дверь, Эшу Элегба!

Эшу торопливо натянул джинсы, сунул в карман скомканную майку. Одним прыжком вскочил на подоконник, крепко взял Ошун за руку – и они растаяли в прохладном предрассветном воздухе города Всех Святых.

– Мерзавка! – сквозь зубы процедила дона Нана, глядя в экран своего рабочего компьютера. На мониторе виднелось распахнутое окно спальни и силуэты Ошун и Эшу, стоящих на подоконнике. – Проклятая шлюха… И ведь додумалась, дрянь! Что хочет, делает с ними всеми, потаскуха! Не дай бог, и в самом деле вмешаются Шанго и Ошосси! Только этих двух уголовников мне не хватало!

Дверь открылась, появилось испуганное лицо секретарши.

– Дона Каррейра, вы звали?..

– Нет! Впрочем, подождите, Мария… – дона Нана задумалась. Секретарша терпеливо ждала, застыв у двери.

– Мария, вы летите в Сан-Паулу.

– Завтра, дона Каррейра?

– Сегодня. И чем раньше, тем лучше. Эконом-класс, бизнес-класс – всё равно. Закажите билет. Торопитесь же! У вас очень мало времени. После того, как уточните рейс, зайдите ко мне, и я скажу, что вы должны сделать.

Штат Пернамбуку, фазенда Дос-Палмас, 1661 год

Всё было напрасно. Она не успела…

Слёзы давно высохли, но липкий пот всё лился и лился по лицу и спине, противно щекотал между грудями. От него саднили раны, плечо просто разрывалось от боли, и Меча глухо стонала, уткнувшись лицом в связанные руки. По крыше сарая шуршал дождь. Капли просачивались сквозь стебли тростника, падали на обнажённую спину женщины. Она не пыталась откатиться. Мелко вздрагивая, думала об одном: она не успела, не успела, не успела… Ошун не услышала её, не приняла подношений. Барабаны смолкли, не передав в джунгли послания для Мбасу. Кто теперь поможет ей – ей, Алайя, дочери оони [50] Оони – правитель города Иле-Ифе из священного рода Одудуа, чей долгий и тяжёлый путь оказался ненужным?

Её мать служила Нана Буруку в городе Иле-Ифе – далёком и свободном Иле-Ифе, в который не осмеливались вторгаться чуждые народы. И, однажды ночью, услышав в храме Ифа повеление своей ориша, мать вскрикнула и упала без чувств. А наутро, когда солнце ещё не тронуло крыш домов, она налила в калебас воды, положила в сумку сушёное мясо, фрукты и раковины каури и разбудила старшую дочь.

Алайя было тогда пятнадцать лет, и ей в голову не пришло ослушаться матери. Крадучись, они прошли через спящий дворец, и Алайя поняла, что ни отец, ни слуги, ни домочадцы ничего об этом не знают. Ни один человек не остановил их на улицах, и женщина с девушкой бспрепятственно вышли за стену города.

Они шли много-много дней. Шли через саванну и джунгли, пробирались по высохшим руслам рек, пересекали равнины, поросшие шелестящей травой в человеческий рост. Иногда ночами Алайя слышала, как ревут охотящиеся львы, но ни один хищник за много дней не пересёк их пути. Давно кончилась вода в калебасе, и они пили из лесных ручьёв и ели коренья и листья, а несколько раз Алайя удавалось поймать рыбу. В саванне было много съедобных насекомых, и голод не мучил путешественниц. За две луны пути мать почти не разговаривала с Алайя. Её сморщенное чёрное лицо было похоже на маску. Они прошли земли йоруба, хауса, эдо, амбунду, не заходя в города и деревни. И уже за пределами земли Ндонго на них напали воины незнакомого Алайя племени. Двух женщин не избили, не оскорбили, не изнасиловали. Их просто загнали в большой дом, битком набитый другими пленниками. А через неделю всех вместе вывели наружу – и Алайя завопила от ужаса, впервые в жизни увидев человека с белой кожей и светлыми, как вода, глазами. Она была уверена, что за ними явились аджогуны [51] Аджогуны – демоны, враждебные человеку силы в традиции Ифа и кандомбле . Но мать оставалась всё так же каменно спокойна, и только её чёрное лицо было теперь пепельно-серым.

Их связали и загнали в огромную лодку: Алайя и в голову не приходило, что лодки могут быть такими. В её тёмном и вонючем нутре помещалось почти триста человек! Начался долгий путь по солёной воде, и всё, что происходило с ними во время этого пути, Алайя по сей день видела в кошмарах по ночам. В брюхе лодки было темно и тесно, воняло людским потом, испражнениями и болезнями. Еды давали мало. Негде было даже выпрямить ноги. Люди умирали один за другим, их выволакивали наверх, и первыми словами, выученными Алайя на чужом языке, были «карамба» и «кашору прету [52] Cachorro preto – чёрная собака (португ.) ».

Мать умерла через полторы луны пути. Умерла, в отличие от других, добровольно: просто перестала есть и пить. Перед кончиной она сказала дочери:

«Алайя, ты дочь великого человека и не должна предаваться отчаянию. Я ухожу. Но тебя не ждёт смерть. Тебя ждут тяготы и потери, но Ифа написал их на твоём пути, и не в твоей воле отказаться от него. Что бы ни случилось с тобой – знай: это желание Ифа. Я завершаю свой путь и уже слышу голоса эгунов. Нана Буруку не в чем меня упрекнуть: я выполнила её волю. Выполни и ты волю своей ориша. Ты – дочь Ошун, никогда не забывай об этом. Прощай. Не плачь. Запомни: с нами происходит лишь то, что должно произойти.»

После этого мать легла, закрыла глаза и через несколько минут перестала дышать. Вечером белые люди выволокли её тело наверх.

Алайя не смогла выполнить последнюю волю матери: она рыдала и вопила так, что судорога крутила всё тело, и Мбасу – огромный воин из народа амбунду едва удерживал её своими скованными руками. Держать Мбасу без цепей белые аджогуны боялись. Он был вождём из легендарного рода царя Шанго, и, когда воинов амбунду брали в плен, понадобилось восемь человек, чтобы скрутить Мбасу – уже раненого… В ту же ночь Алайя стала женой Мбасу и впервые за много-много дней услышала смех своей ориша – Ошун.