Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Святая дева – мокека! Ры-ы-ыбная… – застонал Ошосси, втянув носом воздух. И страстно запел в ритме танго, – Она мне снится по ноча-а-ам! Она терзает мою гр-у-удь!

Он подхватил Оба в охапку и закружил её по двору. Грянули нестройные аплодисменты, засмеялись женщины.

– Перестань, дурак! – вырвавшись, невольно рассмеялась Оба, и Эва заметила, что она почти хорошенькая, когда улыбается, – Ты меня уронишь, и случится землетрясение!

– Поздоровайся с сестрой, Эвинья, – послышался у Эвы за спиной голос сеу Осаина, и она вздрогнула. Оба взглянула на неё большими грустными глазами. Неуверенно протянула обе руки.

– Я помню тебя, – сказала Эва, подходя к ней.

– Ты не можешь меня помнить. – В чёрных, огромных глазах Оба стояли слёзы. – Ты была совсем крошечная…

– Ты готовила мне какао. И жарила пирожки. И ты подарила мне куклу, Амаранту. Она цела до сих пор. Сидит в моём рюкзаке, прячется от матери. – Эва улыбнулась. – Могу показать хоть сейчас.

Оба всплеснула руками, разрыдалась – и Эва оказалась намертво притиснутой к её обширной, горячей груди. Она обняла старшую сестру в ответ и прошептала в массу её густых, курчавых волос:

– Я убью твоего мерзавца мужа, Обинья! И никому не позволю тебя обижать! Никогда!

– Он – не мерзавец… нет… Но спасибо, спасибо, спасибо тебе…

А последним к воротам подкатил огромный чёрный джип. Из него неторопливо вышел такой же огромный и чёрный человек с некрасивым, иссечённым шрамами лицом и бритой наголо головой. Он был на голову выше всех мужчин во дворе. Тёмно-синяя футболка обтягивала широченные, бугрящиеся шарами мускулов плечи. Внимательные, глубоко посаженные глаза быстро, словно сканируя, осмотрели заполненный народом двор. На поясе гиганта висела кобура, а на сиденье джипа Эва, приглядевшись, увидела чёрную куртку, под погоном которой виднелся свёрнутый берет батальона военной полиции Рио-де-Жанейро. «Терминатор…» – подумала она.

Весь двор взорвался приветственными криками:

– Огун! Огун! Приехал Огун!

Первой подбежала Оба – и кинулась на шею прибывшему. Огун бережно обнял её. Следом подошли и тоже обнялись с братом Ошосси и Эшу, за ними – Йанса.

– Идём, это Огун! – Выбежавший из дома Марэ с широкой улыбкой потянул Эву за руку. – Огун! Вот наша сестра!

Гигант смерил растерявшуюся Эву острым взглядом. Улыбнулся. Со вздохом сказал:

– Значит, сестра? Проклятье… как жаль!

– Не тебе одному! – заржал Эшу.

– А ты – заткнись! – распорядился Огун, и к изумлению Эвы, Эшу послушался. Огун сгрёб младшего брата за плечи, жестом подозвал Ошосси, и втроём они, тихо говоря о чём-то, отошли к веранде. До Эвы донеслось только: «Его нет нигде…» – и короткое, полное ярости, ругательство Огуна.

А потом пришла ночь – чёрная, тёплая, полная запахов жасмина, кофе, сигар и кашасы. Грохотали барабаны, и тяжёлый бой атабаке нёсся вверх, к щербатой луне и пляшущим вокруг неё звёздам. Насекомые тучами летели на свет керосиновых ламп, стоящих по углам утоптанной площадки. Низкие голоса пели, взывая к ориша. Рокочущая мелодия нарастала, ширилась, заполняя маленький сад.

– Ларойе, Эшу Элегба! – звали голоса. Эва стояла вместе со всеми, хлопая в ладоши и раскачиваясь, чувствуя, как поднимается изнутри, к самому сердцу, волнующий жар, как волна за волной накатывает на неё свобода. Что-то выпрастывалось, высвобождалось из неё, рвалось на волю, расправляя крылья. Гром барабанов, ритмичные хлопки, раскачивающиеся фигуры, платья женщин, тени, тени, мечущиеся на земле… блестящие глаза, неподвижная луна в бархатно-чёрном небе… Ларойе, Эшу!

И конечно, он пришёл. Пришёл первым, как и полагается, – чтобы отворить ворота остальным. Эва видела его – могучего, огромного, чёрного, выше дома и пальм, в развевающейся красно-чёрной накидке, пляшущего так, что сотрясался сад. Эва вместе со всеми приветствовала ориша, склоняясь в поклоне – и не успевала размышлять о том, откуда она помнит всё это. От танца Эшу трепетали звёзды в небе, и барабаны гремели так, что земля, казалось, вот-вот треснет и задымится, как в первый день творения. Отворились врата, и ориша сошли на землю, чтобы приветствовать смертных.

Сделав своё дело, Эшу исчез – и вот уже явился Обалуайе: печальное существо, закутанное в пучки соломы, скрывающей его изуродованное тело. Он ступал по кругу с опаской, будто по выжженной земле, и никто не видел его лица. Не успел он закончить свой танец – осторожный и медленный, – как появился Осаин-врачеватель в своей зелёной, как лесной покров, накидке – и танец его был быстрым и лёгким, словно рябь на воде ручья. Осаин и Обалуайе поклонились друг другу с уважением, как равные, – и две женщины ввели в круг Ошун. Она шла склонившись, закрывая лицо. Обалуайе подошёл к ней, насильно взял за руки, отведя их, – и измученная женщина простёрлась перед ним ниц. Подошёл Осаин, подняв руки, – и барабаны зашлись устрашающим громом. Вот и ступка Осаина, и его знаменитая травяная метёлочка: в дрожащем воздухе остро и свежо запахло горечью. Осаин взмахнул метёлочкой: несколько брызг упали на лицо Эвы. Душисто-горький дождь окропил всю фигуру Ошун – и она подняла голову. И это была уже не изуродованная, несчастная женщина, а смеющаяся, прекрасная ориша любви в золотом платье. И ни рябинки, ни единого нарыва не было на её сияющем лице. Ошун полетела по кругу в танце, и облако её чёрных волос неслось за ней, и люди, склоняясь, приветствовали её, и звенели браслеты, и трепетал лёгкий, беззаботный смех.

Остановившись перед Эвой, Ошун взяла её за руку.

– Рирро, Эуа! – послышался её ясный голос – и под бой барабанов, волнами текущий сквозь неё, Эва вошла в круг.

– Као кабьесиле, Шанго! Одойя, Йеманжа! – призывали голоса. Но площадка была пуста. Ни царицы моря Йеманжи, ни неистового хозяина молний Шанго не появлялось в круге.

… Вечернее солнце гасло над старым бабушкиным садом. Широкие лучи тянулись между стволами питангейр, переползали через качели, окрашивали в розовый цвет кружева на платье старой тряпичной куклы Амаралины. В глубине сада жалобно пела жаба-каруру. Ей отзывался щёлканьем старый сердитый тукан. А с открытой веранды пахло кофе, сигарами и печеньем. И бабушка, как всегда, сидела в своём плетёном кресле с чашкой в руках. И Эва кинулась к ней, и бабушка, смеясь, раскинула руки, ловя её в объятия:

– Эвинья, девочка, любовь моя…

– Бабушка… Ой, как я рада, бабушка!

– Не плачь, моя малышка. – Бабушка, смеясь, смотрела в её лицо чёрными, как сливы, глазами. – Больше не о чем плакать. Ты всё сделала как нужно. Ты нашла свою семью и своих братьев! И теперь я могу спокойно уйти.

– Не уходи! Пожалуйста! Я так скучала без тебя!

– Так уж вышло, малышка.