Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Замечательно, сеу Осаин! Оно очень вкусное! Вы научите меня?

– Ты испечёшь своё, малышка, – широко улыбнулся старик, доставая сигареты. Он уже успел прикурить от протянутой Марэ зажигалки и сделать первую затяжку, когда Эва спросила:

– Но как же это получилось? Когда бабушки не стало, разве этот дом не продали?

– Продали, – с готовностью кивнул сеу Осаин. – Мне.

Эва вытаращила глаза. Марэ тихо рассмеялся, глядя на неё. Старик улыбался тоже, невозмутимо дымил сигаретой.

– Но… сеу Осаин… Ведь это ферма… много денег… Разве у вас?..

– У меня, конечно, их не было. Но твои братья и тётка сделали всё, чтобы ферма Энграсии не ушла в чужие руки. Она теперь принадлежит всем нам. – Старик улыбнулся, показывая крупные желтоватые зубы, – И сегодня здесь наконец-то снова будет макумба!

– Она будет, даже если не найдётся Шанго? – уточнила Эва. Сеу Осаин вздохнул. Помолчал, ероша ладонью седые курчавые волосы. Тяжело выговорил:

– Ума не приложу, как мог мальчик такое натворить… Это не укладывается в моей старой голове. Но макумба будет, да. Дети Йеманжи воззовут к своей матери. Я слышал, что Нана Буруку превзошла саму себя, желая отомстить сестре. И Эшу больше не может сдерживать аджогунов. Невовремя, надо сказать, Шанго наломал дров. Очень невовремя…

– Разве Шанго сам не понимает этого? – осторожно спросила Эва. – Он ведь должен знать, что дела плохи! Что братья не справляются без него! Что он нужен здесь!

– Он всё понимает, Эвинья, поверь мне, – грустно улыбнулся старик. – Шанго вовсе не глуп. Но он стыдится того, что сделал. Он боится встречи с братьями. Он не может посмотреть в лицо матери. И будет прятаться до последнего, как енот в норе. И, право, его можно понять. Только наша красавица, Ошун, ещё могла бы…

– Ошун! – Только сейчас Эва вспомнила о подруге. – Она ведь здесь? У вас?

Старик печально кивнул. Эва решительно вскочила:

– Я хочу её увидеть!

Занавески в дальней спальне на втором этаже были задёрнуты, и в комнате стоял зеленоватый полумрак. На широкой кровати у стены кто-то лежал, скорчившись и с головой завернувшись в покрывало. Эва на цыпочках пересекла комнату. Осторожно присела на край кровати. Набрала в себя воздуха и тихо-тихо спросила:

– Ошун, это ты?

Кокон из покрывала пошевелился – и замер.

– Ошун, это я, Эва. Тебе очень плохо?

Послышался чуть слышный, горестный стон. Затем покрывало медленно поползло в сторону. Появились спутанные чёрные волосы, затем – коричневый, влажный от пота лоб… и Эва чудом подавила крик.

Прекрасное лицо Ошун пестрело страшными гнойными язвами вперемежку с чудовищными прыщами. Даже Обалу показался бы сейчас красавцем рядом с ней. Глаза набрякли потрескавшимися струпьями. Длинные ресницы слиплись от гноя. Сухие, потрескавшиеся губы были покрыты желтоватыми чешуйками.

– Боже… Ошун! Что с тобой?!

– Это всё твой брат… – прошептала она. – Это твой брат… О-о… лучше бы тогда Ошосси разрезал мне лицо!

Тяжело перевернувшись набок, Ошун зарылась встрёпанной головой в покрывало. Плечи её затряслись.

– Зачем он это сделал? Зачем?! Я знаю, что они все тебе наговорили! Про меня! Я шлюха, я эгоистка, я думаю только о себе… Шанго повёлся на красивые сиськи… Я не шлюха, не шлюха! И я люблю его! И я не виновата, что красивее, чем эта дура Оба! Я не отнимала у неё мужа, он ушёл сам! Есть вещи, знаешь ли, поважнее, чем мокека с креветками!

– Есть, – согласилась Эва.

– Ну, так скажи своим братьям это! – взвилась Ошун. – Скажи, что я ни в чём не виновата! Что Шанго сам выбрал меня! Никто не смеет называть меня шлюхой! Твои братья ненавидят меня, потому что ни с одним из них я бы не легла в постель! А больше всех – Обалу, бессовестный урод! А эта ведьма Йанса сама похожа на мужика! Ей бы только сцепиться с кем-нибудь и исколотить полгорода под собственные вопли! И Оба, толстая корова… Проклятые дуры, они завидуют, завидуют мне всю жизнь! Ну скажи – разве это справедливо?! – Ошун расплакалась, уронив изуродованное лицо в ладони. Эва молча смотрела в окно. Когда же рыдания рядом уже готовы были перейти в истерику, она сдержанно сказала:

– Несправедливо было так обойтись с Оба. Зачем тебе это понадобилось? Ведь это подло… Шанго всё равно остался бы с тобой. Ты красивее Оба, она не могла тебе помешать. Так зачем было нужно так издеваться?

– Эвинья! Эвинья! – Ошун повернулась к подруге, и Эва едва удержалась от того, чтобы не зажмуриться: таким чудовищным было приблизившееся к ней лицо. – Клянусь тебе жизнью: это была шутка, просто шутка! Мне в голову не могло прийти, что Оба всерьёз поверит в ТАКОЕ!

Изумлённая Эва смотрела на подругу во все глаза. Она не сомневалась, что сейчас Ошун не врёт.

– Ну подумай сама: кто в здравом уме поверит в то, что можно привлечь мужчину супом с собственным ухом?! Я знала, что Оба – дура, но… но не настолько же! – Ошун содрогнулась, – Самой, своими руками отхватить себе ухо и сварить его мужу на обед?! Ну, ответь мне, что у неё в голове? Мозги? Или её собственная фейжоада?!

Эва не нашлась что сказать.

– Ты же всё видела сама! Ты же была при этом! Оба потеряла последнюю гордость! Пришла прямо к студии, дождалась, пока я выйду! Я еле уговорила её зайти в кафе, чтобы не скандалить на улице прилюдно! Она принялась там реветь, залила своими слезами и соплями весь стол, спрашивала меня – что я делаю, чем привораживаю Шанго? Что мне было отвечать? Подвести её к зеркалу – и самой встать рядом?! Я сказала эту чушь про ухо просто, чтобы она отвязалась! Я уверена была, что после этого Оба пошлёт меня ко всем чертям, встанет и уйдёт! А она… она поверила! – Ошун нервно рассмеялась, всплеснула руками, – Боже мой, она совсем сошла с ума! Со мной никогда в жизни такого не было! Ты мне не веришь?

– Отчего же, – тихо сказала Эва. – Верю.

Ошун не почувствовала в её голосе иронии. Стиснув ладонями виски, она со стоном закачалась из стороны в сторону:

– Как, ну как можно так жи-и-ить?! Бросил мужчина, подумаешь! Он один на свете, что ли? Как можно всю свою жизнь стелить под мужскую прихоть?! Да если бы Оба захотела, только захотела! Она ведь вовсе недурна! Не красавица, конечно, но… добрая всё-таки и здорово готовит… я так никогда не смогу, правда… Могла бы завести себе хоть десяток жеребцов! И ни один не ушёл бы по собственной воле!

– Ей не нужен десяток, – вздохнула Эва. – Ей нужен Шанго.

– Тут уж я ничем не могу помочь, – жёстко отозвалась Ошун. – Шанго – мой! И он не слушается никого. Тем более – своих женщин.

С минуту обе девушки молчали. Ошун, обхватив голову руками, смотрела в пол. Эва наблюдала за серым геккончиком, который пробрался из сада и неторопливо, поводя острой головкой, исследовал подоконник. Наконец, Ошун спросила: