Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

– Извините, – бормочет она, отступая.

Старуха не интересуется, за что, только, не моргая, смотрит, как Адди исчезает из вида.

Дверь со скрипом затворяется, и Адди знает, что больше никогда не увидит мать.

17 марта 2014

Нью-Йорк

Слова текут легко. В конце концов, история-то простая. Адди много раз пыталась поделиться секретом – с Изабель, с Реми, с друзьями и незнакомцами, со всеми, кто готов был слушать, – и каждый раз наблюдала, как их лица становятся равнодушными, пустыми, слова повисают в воздухе, будто дым, а потом и его уносит прочь.

Но Генри смотрит на нее и слушает.

Слушает, как она рассказывает о свадьбе, о молитвах, которые остались без ответа, о подношениях, что делала на рассвете и в сумерках. О мраке в лесной чаще, явившемся в образе мужчины, о своем желании и его отказе. О своей ошибке.

Получишь мою душу, когда она будет мне не нужна.

Он слушает, как Адди рассказывает о вечной жизни, о том, как ее все забывают, о том, как чуть не сдалась. Закончив, она, затаив дыхание, ждет – Генри вот-вот стряхнет наваждение и спросит, что же Адди хотела сказать. Однако тот лишь сосредоточенно хмурится, и Адди, чье сердце пускается вскачь, понимает: он слышал каждое слово.

– Ты заключила сделку? – отстраненно уточняет Генри.

Он настолько спокоен, что ей становится не по себе.

Разумеется, Генри не поверит. Именно так она его и потеряет: не из-за стертых воспоминаний, а из-за недоверия.

И вдруг ни с того ни с сего Генри принимается смеяться. Повисает на стойке для велосипедов, закрыв рукой лицо, и хохочет. Адди думает, что парень рехнулся, наверняка она свела его с ума, или он ее дразнит…

Но это не тот смех, которым сопровождаются удачные шутки. Он слишком безумен, Генри даже начинает задыхаться.

– Ты заключила сделку! – снова восклицает он.

Адди тяжело сглатывает.

– Слушай, я представляю, как все это звучит, но…

– Я тебе верю.

Адди смущенно моргает:

– Что?

– Я верю тебе, – повторяет Генри.

Три коротких слова, столь же редких для нее, как «Я тебя помню». Казалось бы, их достаточно, но нет. Это не имеет смысла – ни Генри, ни все происходящее – и не имело с самого начала, а она слишком боялась спросить, узнать, словно это знание могло разрушить весь ее мир. Но Адди и так уже видит первые намечающиеся трещинки в его позе, чувствует их в своей груди.

В голове у нее вертится столько вопросов. Она хочет спросить, кто ты? Почему не такой, как все? Почему помнишь меня, когда остальные забывают? Почему веришь в эту сделку?

Но в конце концов задает лишь один вопрос:

– Почему?

Генри убирает руки от лица, смотрит на нее ярко горящими зелеными глазами и отвечает:

– Потому что я тоже заключил сделку.

«Открыт для любви».

Авторы Мюриэль Штраус (проект) и Ланс Харрингер (воплощение), 2011 г.

Алюминий, сталь, стекло.

Предоставлено Школой искусств Тиш.

Скульптура представляет собой подвешенное над ведром алюминиевое сердце, перфорированное небольшими отверстиями. Первоначально инсталляция была интерактивной. Рядом с сердцем на столе стояли флаконы разнообразного размера и формы, наполненные разными жидкостями, окрашенными каждая в свой цвет: вода, спирт, несколько видов краски. Участникам выставки предлагалось выбрать один из сосудов и вылить содержимое в сердце, откуда жидкость вытекала со скоростью, зависящей от вязкости вещества.

Данная скульптура – главный элемент выпускного портфолио (собрания работ на тему семьи) М. Штраус. Автор не уточняла, кому из членов ее семьи посвящена указанная инсталляция, но объясняла, что «Открыт для любви» была создана в качестве «дани уважения исчерпавшей себя серийной моногамии и как свидетельство опасности неустойчивой привязанности».

Оценочная стоимость неизвестна, работа передана автором Школе искусств Тиш для постоянной экспозиции.

4 сентября 2013

Нью-Йорк

Мальчик рождается с разбитым сердцем. Врачи собирают его по кусочкам, вновь делают целым, и младенца отправляют домой. Счастье, что остался жив. Сказали, он поправился и может продолжать жить как все. Однако, подрастая, ребенок думает, что внутри у него что-то не так.

Сердце качает кровь, клапаны открываются и закрываются, на снимках все функционирует должным образом. Но не до конца.

Сердце осталось слишком открытым. Они забыли закрыть грудь броней, и теперь он чувствует… чересчур сильно.

Возможно, кто-то назовет его впечатлительным, но дело не в этом. Ручка настройки сломана, и громкость выкручена на полную. Радость длится недолго, но воспринимается исступленно. Болезненные переживания тянутся нескончаемо и невыносимо.

Когда умерла его первая собака, Генри рыдал неделю. После ссоры родителей, не в силах смириться с жестокостью прозвучавших слов, он убежал из дома; его искали целый день.

И так во всем: когда Дэвид выбросил его плюшевого мишку, когда Эбигейл, первая подружка Генри, продинамила его с танцами, когда на занятиях пришлось препарировать свинью, когда он потерял открытку, подаренную дедушкой незадолго до смерти, когда Лиз изменила ему в школьном походе, когда Робби бросил его еще до конца первого курса… Каждый раз, неважно, насколько значительным был повод, Генри казалось, что сердце снова разрывается.

В четырнадцать Генри впервые крадет отцовскую выпивку, просто чтобы приглушить звуки. В шестнадцать – берет пару таблеток из шкафчика матери, лишь бы унять боль. В двадцать так накачивается наркотой, что начинает видеть трещины у себя под кожей и думает, что вот-вот развалится на части.

У Генри в сердце дыра.

Через нее проникает свет.

Проникают бури.

Проникает все.

Время течет чертовски быстро.

Моргнешь, а учеба наполовину закончена, и тебя парализует мысль: если выберешь что-то одно, сотни других занятий станут тебе недоступны. Поэтому ты шесть раз меняешь специализацию и наконец останавливаешься на теологии. На какое-то время выбор кажется подходящим, но правда в том, что это лишь желание увидеть гордость на лицах родителей, ведь они считают своего сына подающим надежды раввином. Однако на самом деле тебе совершенно не хочется этим заниматься. В Священном писании ты видишь просто легенды, масштабный эпос, и чем больше изучаешь, тем меньше во все это веришь.

Моргнешь, и тебе уже двадцать четыре, ты путешествуешь по Европе, думая – надеясь, – вдруг перемены зажгут что-то в твоей душе, что кусочек большого, более грандиозного мира поможет сосредоточиться и определиться. Какое-то время так и происходит. Но у тебя все еще нет ни работы, ни будущего – только антракт, и когда он заканчивается, твой банковский счет пуст, а ты по-прежнему ничего не добился.