Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

– Возможно, тебе следует чуточку пострадать.

Адди зажмуривается, сердце трепещет от ужаса.

– Нет, – бормочет она.

Единственная мольба, на которую Адди оказалась способна.

Она чувствует, как мрак подходит ближе. Как его тень падает на нее. Сквозь тьму просачивается голос:

– Я заберу всю эту боль, я дам тебе отдохнуть, даже взращу дерево над твоей могилой. Только сдайся…

Это слово, будто слеза, размывает пелену. И Адди, испуганная, терзаемая болью, понимает – она выстоит.

Она переживала и худшее. И еще не то переживет. А это ерунда – просто проявление мерзкого характера несносного бога.

Отдышавшись, она прерывисто шепчет:

– Катись-ка ты в ад.

Адди готовится к самому плохому, гадая, проглотит ли он ее целиком или бросит изжеванной оболочкой валяться на полу в хижине старухи. Но опять раздается низкий рокочущий смех, а когда тот затихает, воцаряется тишина.

Адди боится открывать глаза, но в конце концов набирается смелости и видит: она снова одна.

Кости больше не болят, распущенные локоны окрасились в каштановый, а руки, которые недавно покрывали морщины, вновь стали молодыми, гладкими и сильными.

Шатаясь, она поднимается и идет к очагу, но бережно разожженный огонь угас.

Той ночью Адди сворачивается калачиком на трухлявом тюфяке, накрывшись ветхим одеялом, которое не успели стащить жители деревни, и думает об Эстель.

Закрывает глаза и глубоко дышит, пока наконец не начинает чуять запах трав, запутавшихся в волосах старухи, аромат ее сада и живицы на дряхлых руках. Цепляется за воспоминания о кривой улыбке, похожем на карканье смехе, голосе, что рассказывал Адди о старых богах. Давным-давно, в юности, когда Эстель учила ее не бояться бурь, теней и ночных шорохов.

19 марта 2014

Нью-Йорк

Прислонившись к окну, Адди наблюдает, как над Бруклином встает солнце. Она с наслаждением греет ладони о чашку чая. Стекло затуманилось от холода, зима еще цепляется за утренние и вечерние часы. На Адди одна из толстовок Генри с логотипом Колумбийского университета. Одежда пахнет как Генри – старыми книгами и свежим кофе.

Адди босиком прокрадывается в спальню. Генри, отвернувшись, лежит на животе в обнимку с подушкой. В этот миг он очень похож на Люка – и в то же время совершенно не похож. Иногда сходство настолько поразительное, что двоится в глазах. Черные кудри разбросаны по белоснежной подушке, а заднюю часть шеи покрывает пушок. Спина поднимается и опадает, Генри ровно и неглубоко дышит во сне.

Адди ставит чашку на прикроватный столик рядом с очками Генри и часами на кожаном ремешке. Водит пальцем по ободу, где на черном циферблате сияют золотые цифры. От прикосновения часы переворачиваются, показав гравировку на крышке: «Живи на полную».

Ее пробирает легкая дрожь, Адди хотела было взять часы и рассмотреть поближе, но Генри стонет в подушку, не желая просыпаться.

Она забывает обо всем и снова юркает к нему в постель.

– Привет.

Нащупав очки, Генри водружает их на нос, смотрит на Адди и расплывается в улыбке. Адди это никогда не надоест. Он узнает ее. Настоящее наслаивается на прошлое, но не стирает его и не подменяет.

Генри прижимает ее к себе.

– Привет, – шепчет он ей в волосы. – Сколько времени?

– Почти восемь.

Застонав, Генри крепче ее обнимает. Он такой теплый, и Адди вслух мечтает проваляться с ним в постели весь день. Но Генри уже проснулся, и по его телу струится беспокойная энергия. Адди понимает это по напряжению рук, по смещению веса.

– Мне пора, – бормочет она, ведь именно это полагается сказать, проснувшись в чужой постели. Когда ты помнишь, как туда попал.

Однако Адди не говорит «мне пора домой», и Генри догадывается, о чем она умолчала.

– Где ты живешь? – спрашивает он.

«Нигде, – думает Адди. – Везде».

– Я справляюсь. В Нью-Йорке полно кроватей.

– Но дома у тебя нет.

Адди смотрит на одолженную у него толстовку. Все ее имущество уместилось на стуле возле кровати.

– Нет.

– Тогда оставайся у меня.

– Всего три свидания, и ты хочешь съехаться?

Генри смеется – предложение и правда звучит нелепо. Но это не самое странное в их жизни.

– А если я попрошу тебя остаться? Хотя бы на время…

Адди не знает, что и сказать. И пока она обдумывает вопрос, Генри выбирается из постели, выдвигает нижний ящик комода и убирает в сторону одежду, освобождая место:

– Вещи можешь положить сюда. – Внезапно в его взгляде появляется неуверенность: – У тебя же есть вещи?

Когда-нибудь она объяснит ему детали своего проклятия, каким именно образом оно спутывает ее по рукам и ногам. Пока еще Генри этого не знает, не было необходимости просвещать. Для него ее история только началась.

– Когда негде хранить вещи, нет смысла обзаводиться тем, что не можешь унести.

– Что ж, если хочешь чем-то обзавестись – можешь держать свое имущество здесь.

Сообщив ей это, Генри лениво направляется в душ, а Адди остается таращиться на выделенное ей место и размышлять, что произойдет с вещами, которые она положит в ящик. Они исчезнут сразу же или будут медленно пропадать одна за другой, как носки, пожираемые сушилкой? Ей никогда не удавалось долго чем-то владеть. Только кожаная куртка и деревянное кольцо, и то лишь потому, что Люк захотел, чтобы они у нее остались, навязал их ей под видом даров.

Повернувшись, Адди принимается разглядывать одежду, брошенную на стуле.

Она перепачкана краской Хай-Лайн. На блузке зеленые пятна, на коленях джинсов – пурпурные. Ботинки испачканы желтым и голубым. Адди знает, что краска выцветет, смоется дождем или просто сотрется от времени. Именно так и происходит с воспоминаниями.

Они должны исчезать мало-помалу.

Адди натягивает вчерашний наряд, берет куртку, но не надевает ее, а, аккуратно свернув, убирает в комод. Куртка лежит в ящике, где еще остается пустое место, которое так и ждет, чтобы его заполнили.

Адди огибает кровать и едва не наступает на записную книжку, которая открытой валяется на полу. Наверное, ночью упала с постели. Адди осторожно берет ее в руки, словно страницы скреплены пеплом и паутиной, а не картоном и клеем. Ей кажется, от ее прикосновения бумага рассыпется, но ничего не происходит, и тогда Адди решается открыть книжку. Оказывается, первые несколько страниц исписаны. Еще раз набравшись смелости, Адди бережно гладит текст: выпуклые чернила, за каждым словом скрываются годы.

«Так все и началось», – написано прямо под ее именем. Первое воспоминание Адди – поездка на рынок. Отец сидит рядом с ней, повозка полна его поделками. Затаив дыхание, Адди читает под негромкий шорох воды, доносящийся из душа.

Отец рассказывает ей истории. Она не помнит их сути, но помнит голос…