Татьяна Коростышевская - Незваный, но желанный [litres]

Такие вот дела…

Публика представлением удовлетворилась. До меня долетали обрывки разговоров, крайне для нас с коллегами лестных.

— Для того чародейский сыск и надобен, чтоб с колдунскими преступлениями разбираться и чардеям укорот давать!

— Великий человечище Семен Аристархович, смерти не убоялся…

— Рыжая молодцом, все злодейства вскрыла…

— Любопытно, какую персону нам в приставы определят. Волков, конечно, орел, красавец-мужчина, но чародея бы хотелось для городского спокойствия…

Я сидела на конторке, негромкая разноголосица вокруг подчеркивала мое одиночество. Крестовский беседовал с городскими старейшинами, Мамаев… Кажется, Эльдар пошел провожать домой некую барышню, у него с этим быстро. Зорин возник передо мною, загородив обзор.

— Притомилась ты, Гелюшка, отдохнуть тебе надобно. Эльдар для тебя нумер в отеле снимет.

— Зябко, — пожаловалась я.

Иван Иванович обнял меня за плечи, от его ладоней по телу прошлась теплая волна.

— Ну-ну, милая, все уже хорошо. Сейчас почивать отправишься. Пойдем, Семен просил его наедине с арестантами оставить.

Я пошла на ватных ногах, поддерживаемая за плечи Зориным, и тут вспомнила:

— Вещи мои из сумочки…

— С собою прихватил, — успокоил чародей.

Эльдар Давидович встретил нас у порога.

— Отель «Империал», в обслуге прелестные вовсе букашечки, кухня достойная, ужин я заказал.

Из приказа мы с Зориным выходили в числе последних, оставив Крестовского сидящим на стуле в двух шагах от арестантской решетки. Попрощались, на что Семен нам рассеянно кивнул.

— Тревожно мне, — призналась я на крыльце.

— Да ну, брось! — Мамаев был возбужден и весел. — Сейчас разносолов откушаем, тебе полегчает. Не твои, часом, поклонники?

Повернув голову, куда он показал, я увидала Мишку Степанова с Костиком и отправилась к ним. Пацаны были не вдвоем, с ними стояла губешкинская прислуга Дуняша.

— Барышня Попович, — поздоровалась она первой, — хоть вы охламонам этим скажите!

— Чего сказать?

— Чтоб не отнекивались, а к нам на Архиерейскую шли, барыня и ночевать пустит, и не прогонит.

— Захария Митрофановна здорова?

— С Божьей помощью, мы ночи эти страшные в храме пересидели, потому упырям не достались, только там на картах гадать нельзя, потому барыня… Евангелиночка Романовна, — девушка всплеснула руками, — вот я бестолковая! Меня же к вам отправили.

— Кто?

— Так барыня! Мы как домой возвернулись, провидица сразу расклад… Все доподлинно прозрела, до мелочи, точно так, как вы в присутствии нам рассказали.

— Ты в приказе была?

— Ну да, Феденька мне наилучшее местечко спроворил. — Дуняша хихикнула, прикрыв ладошкой рот, поправила на плече нарядную шаль.

Понятно, упыри упырями, а любовная осада приказного Степанова по расписанию, неудивительно, что дева о поручении Губешкиной позабыла.

— Так о чем бишь я? Ах да… Захарочка Митрофановна как на карты посмотрела, это расклад седьмой, наверное, был, как побелеет, как закричит: «Дунька, сей момент к Гелюшке отправляйся!» — Она закатила глаза, вздохнула. — В общем, барыня велели вам до второго часа пополуночи казенный дом покинуть, иначе…

Мы синхронно посмотрели с Дуняшей на башенные часы, было без четверти два.

— Что иначе?

— Смертью лютою помрете.

— Понятно! — Я побежала к крыльцу.

— Евангелиночка Романовна, нельзя! — кричала за спиною девушка.

— Куда? — Зорин перехватил меня на ступеньке.

— Семен… там…

— Без нас управится.

Пока я трепыхалась в попытках вырваться из зоринского захвата, Мамаев торопливо расспросил прислугу, излив на нее такое море обаяния, что та чуть не сомлела.

— Почему именно два часа? — спросил он Ивана, приближаясь к нам.

— Предположу, — тут Зорин охнул от удара под дых, — что это время смерти Блохина.

— И чего? — Извиняться я даже не подумала, фыркала рассерженной кошкой, когда меня наконец на землю поставили.

— Ежели так, в два часа у Блохина всплеск силы произойдет.

— И чего?

— Вот заладила. Стой!

— Ванечка, — попросил Эльдар, — подчардей для нашей влюбленной барышни, покажи, что сейчас в приказе происходит.

Пацаны с Дуняшей подошли поближе, им тоже было интересно.

— На что вы меня подбиваете? — От зоринского вздоха мои волосы взметнулись волной. — На вторжение в личное пространство нашего драгоценного начальства.

Он посмотрел на меня, убрал локон с лица.

— Ладно, покажу, но без звука, нечего подслушивать.

Иван Иванович отступил на шаг, воздел перед собою руки, пошевелил, будто на фортепьяно клавиши попробовал, и с усилием их опустил.

— Любуйся, барышня.

Приказная стена исчезла, или стала прозрачной, не суть. За нею болталась распахнутая створка арестантской клети, в которой сидела на полу Фараония. Странно сидела, не по-дамски, со скрученными перед собою ногами и раскрытыми ладонями, расположенными на коленях. Она бормотала что-то, видимо, иноземное, потому как я ни словечка не понимала. Семен сидел на том же стуле, где мы его оставили, только обернулся к соседнему, занятому теперь белокурым чернобровым господином.

— Он выпустил Блохина! — ахнула я.

— Спокойно, Геля. — Мамаев взял меня под локоть. — Все под контролем.

Спорить не получалось, все силы на губочтение уходили.

— …нет тебе прощения, — говорил Семен, — ты не только законы…

— Бросьте, вашбродь, чистенького из себя разыгрывать. Уж мне-то известно, какими путями вы себе силу добывали.

— Это он о чем? — спросил Мамаев и я поняла, что чародеи, в отличие от нас, прочих, не немую картинку наблюдают.

Блохин между тем продолжал:

— Умыкнули тайно у товарища, не побрезговали. Что ж теперь мне пенять?

— Драться-то будут? — Мишка азартно вытягивал шею.

— Непременно, — решил Костик. — Гляди, директриса как раз арканы на связывание плетет. Помнишь… Ах, тебя же она не…

Дуняша, картинно испугавшись, прижалась к Мамаеву с другого бока. То, что я на это все отвлекалась, стоило мне куска беседы.

— …наказание приму, — закончил Семен фразу.

— И скорее, чем думаешь!

Башенные часы начали бить. Раз, два…

От бесшумности происходящего за стеною мне было еще страшнее, и оттого, что волшбы без очков я не замечала, видела нелепую позу, принятую Блохиным, раззявленный в хохоте его рот, бешено снующие пальцы, Фараонию, будто тянущую к себе невидимый канат, бьющегося в силках чародея.

— Степан, — кричал он, — опомнись!

— Не желаю, не буду! Всю жизнь свою под вами, благородными, страдал, света белого не видя. Беленькие, чистенькие? Вот вам!

Блохин пошатнулся и рухнул, сбивая телом стулья.

— Чего это он? — спросил Мишка.

Ответил опять Костыль:

— Так понятно, барыня-директриса его до донышка дососала, у ней ведь… Сейчас самая заруба и начнется.