Татьяна Коростышевская - Незваный, но желанный [litres]

Семен Аристархович отвернулся от бывшего ординарца.

— Браво, госпожа Квашнина, ваши таланты во взаимодействиях…

— Высокомерный глупый мальчишка, — проскрежетала она, — чтоб вы все сдохли! Чтоб кошка твоя рыжая бесплодной была, чтоб…

— Фонит изрядно, Ванечка, — сообщил Мамаев. — Останься наша Евангелина внутри, действительно… Экая бабища злоязыкая, вправду ведь проклинает, третий уже наговор от Гели отвожу. Барышня Попович, расслабься, не мешай. Кстати, надо бы с тетушкой нашего Митрофана познакомиться.

Крестовский стоял перед клеткой, будто связанный, с прижатыми к телу руками.

— Прекратите, Елизавета Афанасьевна.

Та не слушала, металась по клетке, высматривая что-то на полу, остановилась, подняла на чародея искаженное от ярости лицо.

— Ах ты, свиристелка! — И прыгнула вперед, выбрасывая из пальцев кинжальные когти.

Время будто остановилось. Фараония зависла над связанным Семеном, рука-лапа в вершке от его лица, юбки колоколом, волосья во все стороны торчат. Да нет, время нормальное, действительно зависла, повисела немного и медленно вплыла назад в клетку.

— Не дерусь я с дамами, — сообщил Крестовский, щелкая пальцами, дверца захлопнулась, — по возможности. Почивайте, боярыня Квашнина, завтра вас полностью чародейских сил лишат, и ваших личных и заемных. Прощайте.

— Так себе заруба, — решили разочарованно пацаны.

А Зорин едва успел стену приказа на место вернуть, когда дверь открылась, выпуская на крыльцо Семена Аристарховича.

— Добрый вечер, — сказал он без удивления. — Эльдар, не в службу, а в дружбу — Степку внизу в камеру запри. Идем, Геля, прогуляемся.

— Ваше превосходительство, — пискнул Мишка.

Крестовский посмотрел на него абсолютно больными глазами.

— Да?

— Помните, вы когда в приют приходили, Митенька вас леденцами угощал?

— Конечно помню. Талантливый мальчонка. Где он?

— Такое дело…

— Митька наш не Митька был вовсе, — вступил в беседу Костыль. — То есть… Мы сами думали, ну, мелкий на голову слабый, блаженненький. А он сущностью оказался.

При слове «сущность» я дернулась.

— Еще один некромант?

Парень меня успокоил:

— Да нет, Геля, хорошая сущность, правильная. Навроде охранителя, потому как, ежели где зло беспримерное творится, оттуда, — Костик ткнул рукой вверх, — завсегда кого-нибудь присылают.

— Мы о чем толкуем, — перебил Мишка. — Малой, то есть охранитель, перед тем как к своим вернуться, просил его превосходительству на словах передать.

Он запнулся, припоминая, и Костыль, опередив друга, выпалил:

— Непременно, когда в грядущем душевные всякие терзания изучать будут, одно из них Семкиным именем назовут.

— Простите, ваше превосходительство, — протянул смущенно Мишка, — именно так и говорил. Назовут, потому как Семен Аристархович самозванцем себя мнит, на случайную удачу либо чужие заслуги свои победы списывает.

Крестовский краснел редко, на моей памяти, наверное, никогда. Сейчас же залился краской от воротника до границы волос. Мальчишки, этого не замечая, тарахтели, перебивая друг друга:

— Передайте, чтоб не сомневался, что сам герой.

— Сам.

— А что уваровской силы отхлебнул…

— Место, наверное такое, Уваровка.

— Не остебятничай! А то, что уваровской силы отхлебнул, так Дмитрий у него не меньше тогда увел, может, и поболе. Так что квиты. Ха-ха… ха-ха-ха.

— Пять раз засмеялся — и отбыл, истаял маревом и леденец с собою прихватил.

— Понятно, — сказал несчастный Крестовский, пряча глаза. — Спасибо, молодые люди.

Пацаны ушли с Дуняшей, та, оборачиваясь через плечо, все прожигала Эльдара страстными взглядами.

— Митенька? — Мамаев рассеянно послал девице воздушный поцелуй. — То-то мне мальчонка знакомым показался. Скажи, Вань.

— Тебе, Эльдар Давидович, — Зорин обнял друга за плечи, — велели Блохина в камеру тащить, а не горничным куры строить. Пошли, подсоблю.

Мы остались с Семеном у приказного крыльца, молчали. В лицо ему я старалась не смотреть, он, наверное, плакал, а любая особа женского полу, будь она семь раз суфражистка, знает, что для мужчины это стыдно.

Страдает, болезный, кручинится. Ну ничего, ничего, время лечит. Все равно ты лучший, и человек и сыскарь. Добрый, умный, сильный. Идеальный просто. За тобою и в огонь и в воду пойду без раздумий. Знаю, обережешь, направишь.

— Геля… — Встретив взгляд сапфировых очей, я немедленно была награждена поцелуем. — Прогуляемся, душа моя, до отеля, а по дороге ты мне еще раз все в подробностях расскажешь.

— Ты первый, Семка. И с самого начала. И еще, давай сразу договоримся больше ничего друг от друга не скрывать. Потому что, если бы не Митенька блаженный, я бы таких дел наворотила в неведении… Кстати, что там у вас с графинею Головиною? Я ведь ревнивая, оказывается, до последней степени, по семь раз на дню мечтаю за рыжие вихры некую сиятельную даму оттаскать, за крашеные ее патлы. Не хохочи, точно крашеные, у меня глаз наметан!

Отсмеявшись, Семен Аристархович заключил меня в объятия, поцеловал, сказал серьезно и, кажется, удивленно:

— За какие заслуги меня тобою наградили?

Вопрос был риторическим, то есть ответа не требовал, а прогулка наша затянулась до самого рассвета.

К Бобруйским меня сопровождал Эльдар Давидович. Я несколько дней уже откладывала визит, не специально, просто времени особо не было. Крестовский лавировал среди городского начальства, демонстрируя чудеса дипломатии, налаживал связи, которые будущему приставу непременно пригодятся. Зорин неотлучно был при храме, на тамошнем подворье проводились опознания подвергнутых некромантскому поруганию тел. А еще Ивану Ивановичу пришлось ассистировать в обряде лишения боярыни Квашниной чародейской силы, для которого из… непонятно откуда прибыл неприметный безымянный господинчик и свершил его тайно, без свидетелей. Блохин знакомства с анонимусом не удостоился, потому как стараниями подельницы и без того опустел.

Ах как хитро поступил Крестовский, спровоцировав поганую чародейку на эти действия! Не высоси она досуха Степана да связи свои в высших имперских сферах обнови…

— Исключительных талантов баба, — объяснил мне Зорин, — то, как она арканы из разнородных сил закручивает, пожалуй, вообще никому из ныне живущих недоступно. Представляешь, Гелюшка, что произойдет, если кто-нибудь в своих целях ее использовать надумает или мастерству композиторному пожелает обучиться?

Но Квашнина ошиблась, поспешила, пожадничала. Иссушение, которое она исполнила, — самый главный чародейский грех. Потому анонимус загадочный и явился немедленно, обезвредил, наказал. Теперь Фараонию людской суд ждет.