Петр Ингвин - Ольф. Книга четвертая

– То есть, при всей своей безумной правильности, ты признаешь, что иногда ложь необходима?

– Иногда. Строго точечно, а не ковровыми бомбардировками. Когда действия продуманы, а последствия просчитаны. Когда по-другому нельзя.

– И ты солгал бы Любе, если бы вскрывшаяся правда угрожала будущему счастью? – Маша глядела на меня пристально, с беспокойным вниманием.

– Люба почувствует, если я солгу.

– И все же ты ей лжешь. Ты не рассказал Любе, как помогал мне, когда прищемил мне пальцы?

– Не рассказал – не значит соврал.

– Это отговорка. Ты пользуешься лазейкой в юридической формуле-клятве говорить правду, только правду и ничего кроме правды. В стороне остается вариант «говорить всю правду». Скрыть – равно соврать, поскольку означает не сказать правды, разве не так?

– Ты слишком глубоко копаешь.

– Закопанное неглубоко быстро протухает.

– Почему ты заговорила про ложь во спасение?

– В твоем рассказе описан его вариант. Измена во спасение. Ты допускаешь в своей жизни такой вариант?

Перед глазами – джакузи с обращенным ко мне тылом Любы-номер-два. Смятая кровать в ее гостевой на второй этаже. Кожаный диван в ее кабинете. Диван у нее дома после дня стажерства.

– Нет, – со всей возможной искренностью ответил я.

Давно сказано: «Самые честные глаза – у мошенников и соблазнителей». Я не считал себя ни тем, ни другим. Но если вдуматься… Кто же я тогда? Жертва соблазнения? А второй визит к Любе-номер-два, в таком случае, – проявление Стокгольмского синдрома?

Моя ложь во спасение зашла слишком далеко и превратилась в измену во спасение, Маша права. Но как она догадалась?

А догадалась ли? А если она намекает, что у нас с ней тоже возможно что-то «во спасение»?!

– Если по невероятному стечению обстоятельств я когда-нибудь изменю Любе, – сказал я, – это будет измена во спасение наших отношений.

Маша задумчиво проговорила:

– Я читала, как в средние века случилась одна история. Замужняя дама с незапятнанной репутацией узнала, что некий подросток, у которого вскоре должен был сломаться голос, добровольно идет на кастрацию ради сохранения тонкого голоса и карьеры певца. Она успела перехватить его до того, как произошло непоправимое, отвела в спальню и показала пареньку, что он в таком случае потеряет. Утром подросток отказался от кастрации. О причине узнали в обществе, был скандал. Об этой женщине говорили многое и разное, но, в конце концов, ее простили.

Маша посмотрела на часы, вздохнула, отдала мне телефон и вышла из кухни. В последний момент она обернулась.

– Ты точно на меня не сердишься?

– За что?

Маша улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй:

– Идеальный ответ.

Утром в глаза бросились яркие открытки в прихожей. Ночью Маша вернулась с работы и, раздеваясь, забыла их на полочке. Оглянувшись на вторую спальню, я быстро осмотрел открытки. Их было две, обе пришли по обычной почте – наверное, Маша вытащила их из почтового ящика. На обеих в разных вариантах изображались цветы и красное сердечко, получателем числилась Маша, а подписи состояли из букв. Одно сердечко прислал известный мне «З», второе – не менее известный «Ю». Видимо, позаботился заранее. Что ж, в равнодушии к Маше его не упрекнешь. Старается.

Правильно, на днях ему официально возвращаться, нужно напомнить о себе приятным образом. А по поводу «З»… Не сдается парнишка. Я мысленно пожелал ему удачи. Зря Маша говорила, что у Захара нет стержня. Я себя даже поставить на его место не мог, Захар мыслил и поступал одновременно предсказуемо и нелогично, и этим он меня восхищал.

Маша вышла из спальни через час, сонная, непричесанная, в обычной домашней одежде. Я обедал на кухне. Из окна слепило зимнее солнце, батареи под окном полыхали жаром, по помещению плыл запах растворимого кофе. Маша улыбнулась:

– С праздником.

– Каким?

– День Святого Валентина. Сегодня ты будешь моим Валентином.

Честно говоря, я не в курсе, что это значило. Мы с Любой этот, с позволения сказать, праздник игнорировали, у нас «День Святого Валентина» был перманентно, без перерывов. Вчера что только ни лезло в одурманенные мозги, я даже представлял, как у нас с Машей может быть что-то более, чем родственное, но сегодня, на свежую голову…

Для снятия гормонального напряжения у меня теперь есть Люба-номер-два. Люба-номер-один о ней никогда не узнает. А если у меня вдруг что-то произойдет с Машей… Мне до скончания века жить с ней в одном кругу родственников, не стоит об этом забывать. Народная мудрость говорит, что шила в мешке не утаишь.

«Сегодня ты будешь моим Валентином». Не вопрос, а уведомление. А надо было сначала спросить меня.

– Откажусь сразу, чтобы не было недоразумений.

– Из-за Любы?

Я кивнул.

– У всех есть какая-нибудь Люба, и что? – в голосе Маши проявилась неожиданная пылкость. – День Святого Валентина – день одиноких и неприкаянных, он ни к чему не обязывает, это повод скрасить единственный официально неприемлющий одиночества день в году фикцией дружеского участия. Люди делают вид, что у них все хорошо и что они любят друг друга. Влюбленные пары дарят своим половинкам подарки, невлюбленные проводят вместе вечер или ночь, чтобы развеять тоску.

Зацепило: «Влюбленные пары дарят своим половинкам подарки». Наш с Любой затянувшийся «День влюбленных» подарков не предполагал. От цветов и глупых безделушек Люба отказалась сразу же, на первом этапе знакомства. Зачем тратить деньги впустую? Такой подход меня восхитил, Люба целиком разделяла мое мнение о бессмысленности подарков. Конечно, подарки в нашей жизни были: на дни рождения, на Новый год, на двадцать третье февраля и восьмое марта. Мы всегда дарили что-то нужное. Например, парфюмерию и косметику из того, чем пользуемся и что на тот момент заканчивалось. Я бы не возражал против подарков в физическом плане, они не предполагали трат, но, увы мне и ура Любе, она твердо держалась позиции, за которую я ее любил, ценил и из-за которой ей полностью доверял. Сам я оказался недостойным чистоты своей избранницы, но после свадьбы ситуация исправится. Зачем чужое, если есть свое?

– Как бы ни выглядело здорово на словах, – я выразительно развел руками, – ничего из того, что ты сказала, к нам с тобой не применить.

Маша фыркнула:

– Ты рассуждаешь как мой брат Санька, он тоже во всем искал скрытый смысл, из мухи делал слона и ханжески нудел по поводу и без повода. У меня его нотации поперек горла стояли, я сбежала именно от этих его и родительских нравоучений, которые выдавались за истину в последней инстанции. А тут теперь ты начинаешь. Алик, улыбнись миру, и он улыбнется тебе! Все не так, как ты себе внушил. Ты далеко от любимой и потому одинок. У меня от моей личной жизни на душе кошки скребут и хочется забыть обо всем хоть на миг. Что нам с тобой мешает сделать из серого дня маленький праздник и приятно провести время?