Светлана Гресь - Марта

Тут выскочил проказник леший, невидимый в пыли. Ему раздолье в кутерьме. Он к лошадям усталым в ноги резво кувыркнулся – карета на бок вмиг перевернулась. А бесовская душа, ну, давай играть во тьме, и, ну, давай резвиться. То вдруг блеснет пугливо огонек, или дорогу кто-то торопливо перейдет. Там, впереди, неосторожный колокольчик брякнет, то кто-то за спиной испуганно аукнет.

Или собак далекий лай послышится, то вдруг воротами сердито стукнет кто. Столпились кони, растерянные люди рядом. Оглядываются беспомощно вокруг. Ни зги не видно всем, хоть плачь. Но вот, как и пришел, так и растаял мрак непонятный. Ветер угомонился. Напоследок еще раз взвился в небо буйной птицей, крылья могучие расправив, камнем бросился на дорогу, и, будто подрезанный, упал у корней могучих сосен. Усталый и обессиленный, долго приходил в себя, лишь только иногда пытаясь своими пыльными ладонями поднять листок ленивый, прошлогодний.

Грязь улеглась. Дорога стала чистой. Снова солнце глядит с улыбкой доброю сквозь стаи туч. У кареты спало колесо. Мужчины раздосадованы: придется время потерять, чтобы его на место поставить. Но делать нечего, засучив рукава, приступили к ремонту. Нора и Наина решили побродить по лесу, размять затекшие в дороге ноги. Многозначительно переглянувшись, поспешили оставить Кирея и Дану одних.

***

В густой прохладе заросшего леса дышалось легко до одури. По еле видимой тропинке брели двое, молчаливых, смущенных. Над головой зажглись первые робкие звезды. Клонясь, дрожит иван-да-марья. Поет заливисто веселый дрозд. Краснеет в густой зелени спелая земляника.

Кирей шел следом, срывая иногда листья с деревьев. Дана тоже притихла, не смея первой слово молвить. Гнетущее молчание явно затягивалось.

― Что же ты, грустноглазая девочка моя, прячешь от меня свой взгляд, – решился первым парень. Голос его осторожный, – будто боишься. Что тебе я сделал? Чем сердце насторожил?

― Жду, пока первым заговоришь, – густо покраснела. Остановилась возле березы. – Не положено девушке разговор начинать.

― По желанию родителей должны с тобою обвенчаться вскоре. Ты замуж за меня пойдешь? – подошел, снял паутинку легкую с волос. Дана, опустив глаза, стояла нерешительная и покорная. Бережно взял за плечи, к себе приблизил, заглянул в глаза и потянулся к губам желанным. Сердце девичье на миг тоскливо сжалось, и в памяти мелькнуло другое странное лицо. Всего лишь миг, но Кирей сердцем почувствовал заминку нежеланную. Отвернулся, огорченный. Дана виновато опустила голову. С мольбой застывшая улыбка.

― Ты пойми. Я не могу так быстро забыть все, что было еще вчера. Дай мне немного времени опомнится.

Улыбнулся грустно и повернул назад. Следом последовала девушка, виноватая и удрученная.

Карета уже стояла на четырех. Рядом у дороги сидели Эльдар и Тимор. Кони паслись около. Можно было ехать, но не было Наины и Норы. Дружно позвали их вместе. В ответ только эхо дразнящее. Тимор решил пойти навстречу, а то еще заблудятся.

***

…Думы беспокойные его, будто птицы буйные, узду грызущие, взмывая крылья, рванулись ввысь, понеслись неутомимо, растревожив ворох воспоминаний.

Сколько всего пришлось пережить за последние дни. На душе и радостно, и горько. Сейчас у него две взрослые дочери. Правда, и Антон обрадуется, что у него теперь есть дочь. Даже жены было две. Сердце отказывалось винить Тулу. Оно будто раздвоилось. Одна половинка в прошлое с тоскою глядит, скучает по прежней жизни. Все-таки столько лет прожито вместе, столько соли съедено за одним столом.

Другая с робкой надеждой в будущее стремится, ждет с нетерпением встречи с княжеством, с Милой. Как она, что с ней за эти годы произошло? В деревне никому решили ни о чем не говорить, пусть остается все, как прежде. Просто собрались рано утром и уехали без лишних объяснений.

Неожиданно перед ним показалась река. Широкая, полноводная. По ней месяц серебром стелется. Лучи его скользят по ровной глади спокойных волн. Дорожка эта ловит звезд далеких лучистый свет, качает их зыбкое отражение.

Эх, вы, думы мои, думы! Думы окаянные! Завладели бедной головушкой, не заметил, как заблудился, как от полыхала заря вечерняя. Сонный туман над водой расползается. В трепетном сумраке остывающего вечера бродит месяца ясный луч, выхватывает одиноко сидящую женщину на берегу. Вот хорошо, сейчас и дорогу можно узнать. Заждались, небось, уже возле кареты.

Подойдя, тихо поздоровался. Усталой сетью мелких морщин избороздило чело, лицо, тронуты губы незнакомки. Она спокойно осмотрела гостя незваного.

― Заблудился, видно. Не подскажете, как на дорогу выйти.

― Доброму человеку не грех помочь.

Дрогнула отчего-то, тоскливо заныла встревоженная память при звуках голоса тихого.

― Звериная тропа в орешнике крутится затейливо, пересекает дорогу и дальше в лес прячется. Будете ее держаться, выйдете вскоре.

И отвернулась равнодушная. Уперлась взглядом в реку, застыла в молчании скорбном. Неуверенно прошел к кустам густым, внимательно осмотрелся. Почесал с досады затылок, потоптался на месте, вернулся, решительно подошел и только хотел повторить свою просьбу, как вдруг с губ сорвалось,

― Вам не тоскливо одной в этой глуши лесной? Гостей здесь сроду не дождешься, – добавил неожиданно для себя с ухмылкой. Что за дерзость с его стороны непонятная!

― Все мы в этой жизни только гости, судьбы всемогущей слепые рабы. Я же каждый день вижусь с друзьями верными. Зазываю их к себе словами особыми, – ответила тихо, только голос чуть дрогнул, едкостью ужаленный.

― Товарищи мои дорогие, гости званые, гости жданые, вы на меня не сердитесь, обитель затерянную, не обходите. Ко мне хоть на минуту, загляните. Я поднимусь с холодной постели, открою вам кованые двери. Застелю столы тесовые. Угощу калачами медовыми. Каждый день приходят ко мне двое гостей. Двое гостей, столько же радостей. А что первый гость – солнышко красное. Второй гость – месяц ясный.

― Чем же ты хвалишься, красное солнышко?

― Я как всхожу рано – поутру, радуется весь мир крещеный. Весь мир крещеный, и детки малые. Дедки кволенькие и бабки хиленькие.

― Чем же хвалишься ты, месяц ясный?

– Если я всхожу ночкой темною, ночкой темною непроглядною, радуется весь зверь в поле и в лесу. Радуется путник усталый в дороге дальней.

Подкосились ноги деревянные, присел, охнув, рядом, онемелый, услышав милого голоса звуки родимые.

При сказке этой, что в сердце отозвалась тупой болью, медленно поднявшись в небо, камнем грохнула вниз жизнь далекая, радость давняя. Сквозь пелену прошедших лет четко увидел женский силуэт, склоненный над кроваткой детской. И голос ласковый незатейливую историю сказывает.