Эллен Шрайбер - Королевская кровь

Потом на мольберт установили картину, покрытую тканью. Когда покрывало сдернули, несколько человек охнули. Послышался оживленный шепот. Это был вид того самого загородного клуба, где проводился аукцион. Пейзаж работы Александра. В первый момент я ощутила гордость от того, что его полотно выставлено на всеобщее обозрение. Никто даже не догадывался, что автор картины сидит рядом со мной.

— Работа принадлежит кисти молодого дарования из Европы, — объявила миссис Митчелл. — Мы располагаем лишь скудной информацией об авторе, однако, как вы можете видеть, полотно говорит само за себя. Неповторимая, своеобразная манера письма. Художник утверждает, что был очарован и вдохновлен красотой нашего города, едва увидев его.

Зрители привставали и перешептывались, словно рассматривали музейный экспонат.

— Начальная цена — пятьсот долларов, — объявил аукционист.

— Пятьсот? — переспросил какой-то джентльмен, сидевший перед нами.

— Не могу понять, как мы вообще на это решились, — шепнул мне на ухо Александр. — Сейчас все пойдет прахом. Мне останется лишь поцеловать на прощание особняк и тебя.

— Пятьсот за такую картину, это смешно! — прозвучал тот же голос. — Даю семьсот.

Я в изумлении повернулась к Александру.

— Восемьсот! — выкрикнул еще кто-то, подняв свою программку.

— Девятьсот!

— Я не ослышался, девятьсот? Тысяча! — заявил тот, кто первым вступил в торг.

— Тысяча сто.

— Тысяча пятьсот.

Программки поднимались одна за другой, пока наконец аукционист не повторил трижды последнюю цену:

— Две тысячи. Продано! Он стукнул молотком.

Я схватила Александра за руку и сжала ее изо всех сил. Я и прежде была полностью уверена в бесценности произведений возлюбленного и не могла не гордиться тем, что за них отвалили такую кучу денег. Самым большим, что удалось в своей жизни наторговать мне, было три доллара, полученные за шоколадное молоко в жаркий летний день. Да и их мне заплатил папа.

Между тем члены клуба не могли сдержать эмоции и горячо обсуждали проданное произведение.

Оказалось, что торги выиграл президент загородного клуба.

— Я хотел бы повесить эту картину прямо здесь. Пусть все видят, — заявил он.

Я была буквально ошеломлена, причем не только тем, что за работу Александра люди с готовностью отдали столько денег. Пожалуй, еще больше меня поразило то, что картина кисти моего готического вампира, похожего на призрака, могла украсить такую цитадель консерватизма, как занудвилльский загородный клуб.

Следующим лотом были предложены ювелирные украшения. Я нетерпеливо ерзала на стуле, дожидаясь, когда выставят следующий холст Стерлинга.

После успешной продажи шестифутовой скульптуры «Мать и дитя» и пестрого лоскутного одеяла на мольберт вновь водрузили картину под покрывалом. Когда его сняли, зрители увидели панораму Мэйн-стрит, главной улицы Занудвилля.

— Еще один чудесный пейзаж, навеянный красотами нашего города, — возгласила миссис Митчелл.

На картине были видны витрины магазинов, заведение Ширли, фонтан, возле которого ели мороженое ребятишки. У меня возникла иллюзия того, что я перенеслась туда, на площадь, и любуюсь ею вместе с прохожими.

— Очень мило, — согласно высказалась пара, сидевшая впереди нас.

При стартовой цене в тысячу долларов вверх тут же потянулись руки с листовками.

— Полторы тысячи, — объявил аукционист.

Желающие продолжали набавлять до тех пор, пока картина не ушла за три тысячи долларов.

Я сжала руку Александра с неистовой силой, быстро прикинула, сколько он уже наварил и сколько еще сможет.

После продажи мозаичного панно на мольберте вновь появился холст под покрывалом. Когда оказалось, что и он создан кистью молодого дарования из Европы, зал охватило возбуждение. Городская элита была готова к схватке. За право купить это произведение вот-вот должна была разразиться настоящая битва.

Это полотно изображало заведение Хэтси. Его дивный колорит был передан настолько убедительно, что я, казалось, слышала звучание музыки пятидесятых годов и вдыхала аромат картофеля фри.

— Стартовая цена тысяча пятьсот долларов.

— Даю две тысячи! — выкрикнул мистер Беркли.

— Две пятьсот, — тут же последовало другое предложение.

— Три тысячи!

— Предложено три тысячи. Кто больше?

— Четыре тысячи.

— Четыре тысячи пятьсот, — поднял свой листок мистер Беркли.

— Пять! — неожиданно подала голос Руби Уайт.

— Пять тысяч долларов. Пять тысяч — раз. Два. Продано! Лот уходит за пять тысяч долларов.

Я радостно воскликнула, но тут же попыталась напустить на себя равнодушный вид, потому что пара, сидевшая перед нами, обернулась.

Появление на мольберте следующей картины вызвало не меньший ажиотаж. В зале нашлось немало желающих прибрать к рукам творение молодого восходящего таланта. Однако под покрывалом оказался портрет, написанный явно не Александром. Миссис Митчелл произнесла хвалебную оду автору, но торги прошли вяло. Конечная цена ненамного превышала стартовую. Все с нетерпением ждали появления очередного полотна молодого художника из Европы. Когда оно наконец появилось, тут же поднялся лес рук.

Одна картина выставлялась за другой. Я любовалась то кладбищем, залитым лунным светом, то железнодорожным узлом с ярко расписанными вагонами и колеей, заросшей желтыми полевыми цветами, то фасадом нашей школы с американским флагом, зеленью Эванс-парка под голубым небосводом и кинотеатром для автомобилистов, где проводятся показы старых фильмов. Поражало то, что Александр видел все это только после заката, в темноте, но краски на холстах были живыми и яркими. Мир казался ему именно таким, а не мрачным, уныло раскрашенным в черно-белые тона, каким он порой представлялся мне. В этих местах мы с ним бывали. Они стали вехами нашего счастья. Сердце мое таяло всякий раз, когда я видела их.

Наконец выставили последнюю картину. Но она не походила на остальные. Это был не пейзаж, а портрет.

Мой!..

По залу пронесся удивленный вздох.

— Наверное, это не тот европейский художник, — зазвучали предположения.

— Нет, он. Стартовая цена — тысяча долларов.

Не поднялось ни одной руки.

Я торопливо произвела мысленный подсчет и поняла, что мы немного недобираем до требуемой суммы.

Мой отец огляделся по сторонам. Покупателя на портрет его дочери не находилось.

— Итак, тысяча. Кто готов заплатить эту цену?

— Я даю тысячу, — заявил папа, гордо помахивая бумажкой.

Тут в торг вступил Джеймсон:

— Тысяча пятьсот.

— Две тысячи, — парировал папа.

— Последнее предложение — две тысячи. Кто больше?

Аукционист оглядел зал.

Других предложений не было.