Дженнифер Рардин - Пуля на закуску

Я не сказала ни слова. Он уже разбил стакан сегодня после моих комментариев. Следующим, наверное, будет мой череп. Но Вайль, очевидно, не возражал против молчания публики, потому что продолжал рассуждать:

— Это было бы забавно, правда? Наша легенда для них была бы истинной целью путешествия в Тегеран. И еще я думаю, узнаю ли я их. Понимаешь, если мне что-то в их глазах напомнит…

Последние слова он произнес хрипло, не в силах совладать с эмоциями, и не договорил.

Я не знала, способна ли Зарса заставить себя совершить над кем-нибудь такую мерзость, но знала, что никогда за всю жизнь не была так ни на кого зла. Взять великолепного Вайля, вампира, возбуждавшего страх и ненависть во всех уголках преступного мира, найти единственную его уязвимую точку — и ударить туда кинжалом.

Ну, пока что ей еще это с рук не сошло, напомнила я себе. И если она думает, что может вот так издеваться над моим схверамином, то ей придется проверить, насколько приятно будет ближайшие полтора месяца ужинать через соломинку.

Я уже наполовину была готова идти к дому Анвари и выдать ей прямо на месте. Магулам поживиться будет нечем, если только я ее оставлю в живых.

И тут я их увидела. Сперва размытое движение краешком глаза.

— Вайль, — спросила я, — ты вот этих видишь?

— Да, — ответил он. — А что это за твари?

И снова пришлось врать. Как я могла сознаться, что мне о них рассказали, когда я за ним шпионила?

— Не знаю. Пойдем за ними и посмотрим, куда они нас приведут.

Он мог бы и не согласиться, но они двигались в том же направлении, что и мы. Чем дальше мы шли, тем больше их становилось, будто их армия решила собраться где-то у сердца города.

Наконец мы вышли на огромную площадь. Пустая, она тянулась бы на три-четыре квартала, и простор блестящего белого бетона со сложным узором казался копией тех ковров, которыми славится страна. Края площади обозначались скамейками и фонарями; с трех сторон ее окружали высотные офисные здания, глядящие огненным взглядом на рестораны и роскошные магазины на четвертой.

Улица с односторонним движением огибала площадь, давая машинам возможность въезжать и выезжать, но сейчас она была перегорожена ради безопасности двух примерно тысяч человек, собравшихся здесь с непонятной мне целью. От них не исходило веселье, как от гуляющей толпы. Религиозного экстаза тоже не было заметно. Излучаемое ими настроение подошло бы толпе линчевателей — и это объясняло интерес магулов. И отсутствие детей. И — блин, до чего же это не наше время и место! — виселицу.

Она стояла в конце площади — длинный плоский помост, вроде как для жюри в маленьком городе на параде. Конечно, с дополнениями, которых в каком-нибудь Мэй-берри не увидишь: крест из мощных бревен с веревочными петлями на концах перекладины, пара люков и открытое пространство под помостом, чтобы публике было видно падение тела.

Я сунула левую руку в карман, сжала обручальное кольцо, радуясь, что при мне есть что-то от Мэтта, что можно потрогать. Есть у меня еще и другой, менее материальный знак его любви, который я тоже всюду с собой таскаю, но кольцо дало мне ощущение опоры, необходимое сейчас как воздух. Зажав в ладони этот кусочек золота с камнями, я вспомнила не тот день, когда Мэтт его мне дал, а тот, когда он мне рассказал о своей первой работе.

Мы сидели на крыльце плантаторского дома, только что очищенного нами от хищных вампиров и их охранников-людей, отфыркивались от запаха смерти и чистили оружие. Наша новая группа хельсингеров, только начавшаяся оформляться как нечто целое, расселась на белых плетеных стульях и таких же качалках. Десять боевых ребят чуть за двадцать (за исключением двух наших лояльных вампиров), только что честно отработавшие свое жалованье.

«Я тебе должен сознаться, Жас, — сказал Мэтт, протирая черный блестящий арбалет, — когда я тебя первый раз увидел, засомневался, сможешь ли ты командовать группой. Эта твоя трогательная рыжеволосая маска многих вводит в заблуждение?»

«Только до тех пор, пока она рот не откроет», — прокомментировал сидящий на перилах Дэйв.

Благодарный смех слушателей — с моим участием. Я выпрямилась на стуле, вложила пистолет в кобуру.

«Так ты в каких войсках служил?» — спросила я у Мэтта.

«Это так заметно?»

Я пожала плечами:

«Я же не пытаюсь тебя оскорбить. Просто вижу хорошую выучку».

«В „Морских котиках“».

«А зачем, Господа Бога ради, ты туда пошел?» — спросила Джесси Дискоу. Она, как и я, пришла на эту работу прямо из колледжа. Сейчас она сидела рядом с Дэйвом, и если бы мой брат еще хоть на чуточку сильнее отвлекся на ее индиговые глаза, то мог бы прострелить себе ногу и не заметить.

«Мама с папой задали тот же вопрос, когда я сообщил и м радостную весть, — ответил Мэтт. — Хочешь знать, что я им ответил?»

Я вот определенно хотела. Джесси немного помолчала, и я чуть было не обнаружила свой уже не совсем профессиональный интерес в этом широкогрудом юном жеребце с похотливой улыбкой, звездной задницей и постельными глазами. Но Джесси как раз сочла, что оперение ее болтов доведено до нужной кондиции и можно от них отвлечься.

«Ага, — сказала она. — Хочу».

Мэтт глянул на меня, улыбнулся, давая понять, что отметил мое внимание.

«Я просто сказал: „Кому-то надо драться за правое дело. Пусть даже почти все вокруг считают его неправым“».

Никогда бы Мэтт не допустил, чтобы такой эшафот поставили в его стране, это можно не сомневаться. Но этот народ всех своих Мэттов извел. Или они погибли в прежних войнах. Поэтому никто не возразил, когда десяток человек в коричневых мундирах поднялись на помост по лестнице, ведя приговоренных, закованных по рукам и ногам.

Мы с Вайлем переглянулись. Зная, что я хочу заговорить, он наклонился ближе, чтобы никто из задних рядов публики нас не услышал.

— Женщин? — прошипела я, стискивая зубы, чтобы не заорать. — Здесь вешают на площади женщин?

Вайль посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Я тебя умоляю!»

— Жасмин, прекрати. Ты уж лучше всякого знаешь, что женщины способны на самые омерзительные поступки.

Очень верно. И я постаралась взять себя в руки. Нельзя делать поспешных выводов только потому, что я себя с ними отождествляю. Огромная ошибка, причем такая, что может привести меня к гибели. Я же даже не знаю, что они натворили. Может, убили собственных детей — тогда они заслуживают смерти.

Та, что моложе, заплакала. Старшая принялась ее успокаивать.

Офицер с таким количеством медалей на груди, что упади он в пруд, пошел бы ко дну камнем, шагнул к краю помоста и стал зачитывать какой-то документ. Толпа отвечала разгневанным бормотанием, возрастающим иногда до требовательных выкриков. Жаль, что Коула с нами не было — очень хотелось бы знать подробности. Особенно когда старшая из приговоренных стала кричать в ответ.