Мари Руткоски - Преступление победителя

Во время этой игры Арин стоял у Кестрел за спиной. Он видел, что ее комбинация была выигрышной.

Он видел, что она честна с ним. Ее искренность была подобна чаше с кристально чистой водой, которую он выпивал до дна.

Он видел ее слезы, поблескивающие в темноте.

Ее живой ум — острый и находчивый, который очень непросто было загнать в тупик.

Арин смотрел, как Кестрел встала между ним и наказанием, будто это ничего не значило, хотя на самом деле значило все.

— Арин? — прорвался сквозь воспоминания голос Тенсена.

Арин обратился мыслями к пустым дням, которые последовали за их последней встречей, когда Кестрел передала ему указ императора о свободе Герана и сообщила о своей помолвке. «Поздравь меня», — сказала она тогда. Он не верил. Он умолял ее. Она его не послушала. «О, Арин, — говорила ему Сарсин в те дни, когда он не покидал комнаты, где раньше жила Кестрел. — Чего ты ожидал?»

Горе. Все привело его к этому.

— Арин, — повторил Тенсен, и Арину пришлось обратить на него внимание. — Твое окончательное решение: ты поедешь в столицу или нет?

Глава 6

С приближением бала в столицу начали прибывать чиновники и аристократы. Каждый день все больше упряжек с дорогими лошадьми появлялось в императорских конюшнях. После путешествия по зимним дорогам животные прихрамывали. Хотя Кестрел обращала внимание императора на сложность передвижения в таких плохих условиях, император, очевидно, решил, что это не имеет значения. Он пригласил гостей — те должны явиться. В гостевых покоях дворца разводили огонь, чтобы обогреть помещения, которые будут заняты довольно долгое время: после бала и до самой свадьбы планировались всевозможные званые вечера.

Однажды после полудня Кестрел взяла экипаж и направилась через город в гавань, сопровождаемая дрожащей от холода служанкой. Эта девушка, как и любая другая из прислужниц Кестрел, вполне могла оказаться той, кого нанял Верекс, но Кестрел укутала ее колени мехами и настояла, чтобы девушка подвинула ноги ближе к горячему кирпичу, который лежал на дне кареты.

Через город они ехали медленно. Улицы были крутыми и узкими: их прокладывали не для удобства жителей, а для того, чтобы замедлить продвижение ко дворцу возможного врага.

Новых кораблей в гавани не оказалось. Кестрел в любом случае не следовало надеяться увидеть здесь геранские суда. Стояло время зеленых бурь. Ни один здравомыслящий человек не отправился бы в плавание между Геранским полуостровом и столицей.

От холодного ветра губы Кестрел потрескались.

— Что мы здесь делаем? — спросила служанка, стуча зубами.

Едва ли Кестрел могла сказать, что ожидала увидеть корабль, который, возможно, привез Арина. Все меньше времени оставалось у него на то, чтобы совершить более долгое, но безопасное путешествие через горный перевал, расчищенный после подписания мира с Гераном. Бал маячил в конце этой недели. Большинство гостей уже прибыли. Но не Арин.

— Ничего, — ответила Кестрел. — Я хотела насладиться пейзажем.

Служанка моргнула — это был единственный жест раздражения на то, что ее заставили поехать в гавань. Но Кестрел не позволялось путешествовать без сопровождения. В честь помолвки ей преподнесли сотни подарков: перо из рога рогатого кита, рубиновые кости от лорда одной из колоний, который прослышал о любви Кестрел к играм, и даже затейливую складную диадему для путешествий... Список даров был велик, но Кестрел с радостью рассталась бы с ними со всеми ради одного часа пребывания за пределами дворца в одиночестве.

— Поехали, — сказала она и больше не возвращалась в гавань.

* * *

Она ужинала с сенаторами. Поверх бокала с вином, Кестрел наблюдала, как глава Сената, который выглядел для зимы на удивление загорелым, тихо сказал что-то императору.

«Зачем ты подслушивал под дверями, — спрашивал капитан стражи у Тринна в тюрьме, — во время личной встречи императора с главой Сената?»

Внезапно Кестрел показалось, будто ее бокал наполнен не вином, а кровью.

Император перевел взгляд на Кестрел и увидел, что она смотрит на него и главу Сената. Он приподнял бровь.

Кестрел отвела глаза и осушила свой бокал.

* * *

Ее отец прислал свои извинения. Он не мог явиться на бал, так как завяз в войне на границе восточных равнин. «Я сожалею, — писал генерал Траян, — но приказ есть приказ».

Кестрел прекратила перечитывать краткие строки письма и уставилась на пустое место, оставленное на листе. От белизны бумаги ее глаза начали болеть. Она выпустила письмо из рук.

Она никогда не считала возможным, что ее отец приедет, — до тех пор, пока не получила его письмо и не распечатала его.

Эта ослепляющая надежда. И мрак разочарования. Ей не следовало удивляться.

Она вспомнила последнее слово письма — «приказ». Кестрел задумалась, как далеко может зайти подчинение ее отца императору. Что сделал бы генерал, окажись он в камере с Тринном? Вонзился бы его нож в плоть так же легко, как и нож капитана стражи, или с еще большей легкостью, или не вонзился бы вообще?

Однако, когда она подумала о своем отце в роли капитана, в темнице оказался вовсе не Тринн. В цепи была закована она сама. «О чем ты думала, — спрашивал генерал, — заключая с императором сделку, чтобы спасти раба?»

Кестрел встряхнула головой, чтобы избавиться от образа тюрьмы и своего отца. Она смотрела в окно одной из комнат своих покоев, которые находились высоко над внутренним двором замка. Окно выходило на башню у подъемного моста, по которому во дворец должны были въезжать гости.

Ладонью Кестрел стерла со стекла морозные узоры. Ворота башни были закрыты.

«Отойди от окна», — услышала она приказ своего отца.

Кестрел осталась стоять на своем месте. Стекло начало затуманиваться.

«Слова "нет" не существует, Кестрел. Есть только "да"».

Через окно снова ничего не было видно.

Кестрел отошла от него. Смотреть все равно было не на что.

* * *

Дни шли один за другим.

При дворе устроили представление. Выступал певец-геранец. Его голос был неплохим. Но более высоким, чем у Арина. Более тонким. Кестрел разозлилась, слушая, как голос этого неизвестного мужчины скрипел, пытаясь выйти за границы доступного ему регистра. Мелодия была плохой, писклявой. В ней не звучало ни капли силы голоса Арина, ни капли его грациозной упругости.

Кестрел тщательно оберегала воспоминание о песне Арина. Та песня лежала в ее сердце, будто медовый бальзам. По мере того как представление продолжалось, Кестрел начала беспокоиться, что музыка, которую она слышит сейчас, займет в ее душе место воспоминания о песне Арина. Он больше никогда не будет для нее петь. Что, если она утратит даже память о том, как однажды он спел для нее? Она опустила руки вдоль своего кресла и крепко сжала их в кулаки.