Мари Руткоски - Преступление победителя

Кестрел это должно было показаться глупым. У валорианцев не было богов. Не было никакой жизни после смерти или любых других суеверий, как у геранцев. Что валорианцы почитали, так это славу. Отец Кестрел смеялся над идеей о судьбе. Он был имперским генералом, и, если бы верил в судьбу, как заявил он однажды, то сидел бы в своей палатке и ждал, пока ему принесут земли Герана в прелестной кристальной чашечке. Вместо этого он захватил их. Его победы, сказал он, были его собственными.

Но ребенком Кестрел была очарована идеей существования богов. О них слагались прекрасные сказки. Кестрел попросила, чтобы Инэй познакомила ее с некоторыми богами из сотни и объяснила, чем они управляют. Однажды за ужином, когда тонкий фарфор тарелки треснул под ножом ее отца, она в шутку сказала:

— Осторожно, папа. Сейчас год звезд.

Генерал замер. Кестрел испугалась. Возможно, боги действительно существовали.

Это мгновение превратилось в катастрофу. Кестрел поняла это по ярости в глазах отца. Поняла по синяку, который появился на руке Инэй на следующий день, — по широкому фиолетовому ободку, оставленному большой ладонью.

Кестрел больше не спрашивала о богах. Она забыла о них. Возможно, среди них был и бог денег. Возможно, сейчас шел его год. Она не была уверена. Не понимала, какой смысл Тринн вложил в свою фразу.

«Скажи ему, — произнес Тринн. — Он должен знать». Капитан предположил, что Тринн имел в виду его самого. Возможно, так и было. Но Кестрел вспомнила серые глаза пленника. Вспомнила, что он, судя по всему, узнал ее. Разумеется, он служил во дворце. Слуги знали, кто она, даже если она не знала их по именам. Но Тринн был геранцем.

Что, если он появился во дворце недавно? Что, если он знал Кестрел по ее жизни в Геране, где она была полностью поглощена последовательностью званых ужинов, балов и чаепитий, а ее самым главным беспокойством было желание отца, чтобы она вступила в армию, и его ненависть к ее увлечению музыкой?

Или же Тринн узнал ее по тому времени, когда все изменилось. По тому, что было после Первозимнего восстания. После того, как геранцы захватили город, а Арин объявил Кестрел своей собственностью.

«Он должен знать», — сказал Тринн.

Медленно, будто крошечные детали опасного механизма, Кестрел заменила одно слово именем.

Арин должен знать.

Но знать что?

* * *

У Кестрел были к Тринну собственные вопросы. Она найдет способ помочь ему, понять, что он имел в виду. Но это означало встречу с Тринном наедине... что требовало разрешения императора.

— Мне стыдно за себя, — сказала она императору следующим утром. Они находились в его личной сокровищнице. По записке, в которой он соглашался на ее просьбу встретиться, и выбору места, Кестрел показалось, что он должен быть в благоприятном расположении духа. Но сейчас он молчал, выдвинув один из ящиков, которые, подобно сотам, покрывали стены от пола до потолка. Император внимательно изучал содержимое ящика, но что там, Кестрел видно не было.

— Я неправильно повела себя в тюрьме, — проговорила Кестрел. — Пытка...

— Допрос, — поправил ее император, по-прежнему глядя в ящик.

— Это напомнило мне о Первозимнем восстании. О том... что мне пришлось пережить.

— Что вам пришлось пережить.

Император поднял взгляд от ящика.

— Да.

— Мы никогда особенно не обсуждали, что вы пережили, Кестрел. Я ожидал, что, каково бы вам тогда ни пришлось, это должно было заставить вас поддержать капитана в том, что он делал, вместо того чтобы препятствовать дознанию. Или же мы по-разному понимаем, каким испытаниям вы подверглись в руках геранских повстанцев? Не нужно ли мне с другой стороны посмотреть на историю о том, как дочь генерала бежала из плена и преодолела на лодке шторм, чтобы предупредить меня о восстании?

— Нет.

— Не думаете ли вы, что империя сможет выжить, если откажется от некоторых грязных приемов? Не думаете ли вы, что императрица сумеет править, не запятнав руки?

— Нет.

Император задвинул ящик. Щелчок показался Кестрел грохотом.

— Но тогда что мне остается, кроме разочарования? Прискорбного разочарования. Я был о вас лучшего мнения.

— Позвольте мне исправить свою ошибку. Пожалуйста. Я хорошо разговариваю по-герански, и мое присутствие побудило пленника к разговору. Если бы я могла допросить его...

— Он мертв.

— Что?

— Мертв, как и информация, которой он обладал.

— Как он умер?

Император раздраженно взмахнул рукой.

— Заражение. Лихорадка. Ведро с испражнениями.

— Я не понимаю.

— Тюрьма строилась с таким расчетом, чтобы не позволить пленникам совершить самоубийство. Но тот человек — Тринн — был умным. Решительным. Отчаянным. Этих качеств достаточно, чтобы решиться заразить открытую рану, опустив руку в ведро с отходами.

Тошнота грозила вернуться. Как и вина — неприятный привкус в глубине горла.

Император вздохнул. Он опустился в кресло и жестом пригласил девушку сесть напротив. Кестрел, едва стоявшая на ногах, повиновалась.

— Вы знакомы с такими людьми, как он. Как вы думаете, стал бы он прибегать к подобным мерам, чтобы защитить валорианского сенатора, который заплатил ему с целью узнать, как следует голосовать?

— Нет, — произнесла Кестрел. Любой другой ответ прозвучал бы фальшиво.

— Как вы думаете, кто нанял его?

— Возможно, восток. У них должны быть здесь шпионы.

— О, так и есть.

Император задержался на ней взглядом. Он не ждал ответа, но хотел знать, выскажет ли Кестрел вслух то, в чем он уже не сомневался.

— Он работал на Геран, — медленно ответила Кестрел.

— Разумеется. Скажите мне, способен ли их предводитель вдохновить? Я никогда с ним не встречался. Но вы были его пленницей. Считаете ли вы, что этот новоиспеченный губернатор обладает... харизмой? Притягательностью и силой, которые могут заставить людей пойти ради него на крайний риск?

Кестрел с трудом сглотнула.

— Да.

— Я хочу вам кое-что показать. — Император указал на ящик, который несколько минут назад закрыл. — Принесите то, что там внутри.

Это была золотая монета с отчеканенным на ней профилем императора.

— Я приказал, чтобы эту серию выпустили в честь вашей помолвки, — сказал он. — Переверните монету.

Кестрел исполнила приказ. То, что она увидела, повергло ее в ужас. Это было изображение скрещенных спиц для вязания.

— Вы знаете, что это?

Кестрел помедлила, прежде чем ответить:

— Это символ Джадис.

— Да. По-моему, это прекрасная сказка, чтобы связать ее с вами.

Джадис была воительницей из старинной валорианской легенды. Лейтенантом. Её армия была разбита, а сама она взята в плен вражеским полководцем, который добавил её к своему гарему. Ему нравились все его женщины, но у него появилось особое пристрастие к валорианке. И всё же он не был глупцом. Её приводили к нему обнажённой, чтобы лишить шанса спрятать оружие. И девушку связывали, во всяком случае, поначалу. Он не доверял её рукам. Но Джадис была ласковой и послушной, и со временем главнокомандующий заметил, что она сблизилась с другими женщинами из гарема. Они обучили её вязанию. Иногда, в перерывах между сражениями, он замечал девушку у женских палаток, вяжущую нечто бесформенное. Ему показалось интересным, что валорианская жестокость и непокорность оказались лишь мифом. Какой домашней оказалась эта маленькая воительница!