Надежда Михайловна - Верьте в чудеса [СИ]

— Да, сейчас, торшер вот включу!

— Не надо, так с елочкой уютнее! — Не хотела Лена, чтобы Ерохин видел её эмоции, Регинка взбаламутила то давнее, похоже, не совсем права Елена Прекрасная оказалась.

Ерохин опять пристраивался на пол.

— Садись на диван!

Лена повозилась, подвинулась, только вот нога опять оказалась у него на коленях.

— Да не заморачивайся, Лен, я что, совсем чурбан? Тебе же ногу надо держать повыше! На чем я остановился?

— На теремке!

— А, да, теремок — как в сказке — и не низок, не высок. Иван старался, своими руками отделывал все внутри, чтобы его двум раскрасавицам там нравилось, теремок и вышел на славу — соседи поговаривали, совсем сказочный получился. — Он помолчал, потом, вздохнув, продолжил. — А какой же теремок без баньки? Вот и отделывал целый год Иван ту баньку, себе на погибель, получилось. Банька вышла замечательная, светлая, с просторным предбанником, с вениками подвешенными на небольшом чердачке, с висящими в предбаннике пучками высушенных трав. Радовался Иван, на самом деле — дурак, такому уютному местечку для отдыха. Побратим пару раз просил приехать, попариться с друзьями в баньке. Иван один раз дал ключи, хорошо только от баньки, в теремок никого пускать не хотел — это только их троих место, негоже ещё кого-то пускать. Да потом сам себя и похвалил за дальновидность, баньку, можно сказать, отскребал после гостенечков, всякого там валялось. Отмыл, отскоблил втихаря, чтобы Елена его ни о чем не догадалась, да и полаялся с другом заклятым, сказав, чтобы ноги его больше не было в их местечке.

А друг заклятый затаил злобу лютую, да и удумал извести Ивана дурачка, выжидал только момента удобного. Ну и дождался. Так все сложилось, отмечали Иван со товарищи день свой, мужской на работе — заявились несколько знакомых, среди них и друг в кавычках. Иван смолчал — не станешь же при всех отношения выяснять, хотя все уже и было выяснено. Сидели ещё с часа два, покурить бегали, за жизнь потрепаться, вот и добавил дружок в Иванову рюмку хитрую таблеточку, без вкуса. Повело Ивана не на шутку, смутно помнил он, как ехал куда-то пассажиром, тащил его этот друг, лежал он где-то, почему-то раздетый, мельтешили перед ним какие-то лица… то ли женские, то ли ведьм каких-то видел, двоилось и расплывалось все. Сложно было ему и пальцем шевельнуть, и глаза открыть, сил совсем не было, и дико колотилось сердце, уплывал он куда-то, показалось ему в какой-то миг, что была тут и Елена Прекрасная, почему — то с ненавистью говорившая ему, что он мерзавец.

Он замолчал, молчала и Лена, тихо-тихо было в комнате, только за окном оглушающе разорвались салюты.

— О, не терпится кому-то, — встрепенулся Ерохин. — А дальше было все просто, очнулся Иван-дурак через пару дней, опутанный трубками, рядом заплаканная мамулька, через неделю свалившаяся с кризом. Ничего не помнит, не понимает, почему его Елена Прекрасная не рядом, да… Потом вот и узнал, что увез его такого побратим в теремок, вернее, в баньку, вызвонил к якобы Ивану шлюху свою, позвонил затем Елене Прекрасной, сказал, что Ивану стало плохо в баньке, хорошо ещё, ключи от терема не брал с собой. Елена Прекрасная всполошилась и поехала в терем, супружнику помочь и застала ту картину, на которую и делал расчет друг этот — супружеская измена налицо, Иван лежит на лавке, девица его ртом якобы ублажает, а дружок со спины к ней пристроился. Картина маслом, так сказать. А что Иван глаз не открывает — так это от кайфа. Вот и поверила сразу Елена во всё. Иван сознание потерял, друг, извини, пересрал — и вызвал «Скорую», за это спасибо, а то бы и помер так. Пока Иван в себя пришел — отравление палёной водкой озвучили, пока суд да дело, повестку на развод принесли. Попытался хоть как-то поговорить с Еленой Прекрасной — ответ один:

— Ненавижу, ты для меня не существуешь!

Вот и поник головой Иван, от обиды и безысходности пустил в дом медсестричку, которая стреляла глазками и ухаживала за ним, злился на весь мир, да только быстро понял, не тянет она, близко не годится даже на роль приходящей. Так вот и жил, в маленькой избушке-однушке-хрущебе. Теремок продал, вырученные средства полностью перевел на дочку, сам вот потихоньку приобрел эту хоромину, живет… как-то… Такая вот невесёлая сказка, как говорится: сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок!

— А тот, друг заклятый, он что, чистеньким остался? — почему-то хриплым голосом спросила Лена.

— А это уже другая сказка. Про красну девицу с несказочным именем — Регина, её тебе она сама расскажет!

Опять молчали оба, потом Ерохин встрепенулся:

— Девятый час, скоро Копыловы звать начнут, им обязательно надо старый год проводить, Женик будет разыгрывать из себя пьяненького, Тома притворно ворчать-они такие молодцы, особенно Тома — сына потерять и мужа едва языком шевелившего, на ноги поставить. Женик морс пьет, типа вино, а мы с ней шампанского позволяем.

— Да-да! — как-то сдавленно произнесла Лена. — Я в ванную!

— Давай донесу?

— Н-нет, я сама, ладно?

Едва зашла в ванную — слезы хлынули градом, она совала кулаки себе в рот, и старалась не вскрикнуть, нельзя было Ерохину видеть её запоздалые больше чем на пять лет слёзы.

Не слышала она, как взад-вперед ходивший по коридору Ерохин сначала негромко, потом, встревожась, звал её и, не выдержав, ломанулся в ванную. Оторопел на секунду — Ленка, непробиваемая и неверящая ему ни на грош, сидя на бортике ванны, зажав рот руками, горько плакала.

— Лен, Лена, что, нога?

Она, зажавшись, тоненько заскулила, Ерохин рывком поднял её и медведем попер в комнату, бормоча:

— Ничего, мы сейчас таблеточку выпьем, пройдет твоя ножка! Если что, никуда не пойдем, притащу стол к дивану, Копыловы придут! Лен, не плачь! — хотел её опустить на диван и бежать на кухню за водой, но она, клещом вцепившись в него, только и выдохнула:

— Нееет!

— Что нет, Леночка?

Она, все так же заливаясь слезами, только крепче вжалась в его грудь. Сел с ней на диван, обнял крепко-крепко, и покачивая, совсем как когда-то маленькую Катьку, стал приговаривать:

— Не плачь, никому тебя не отдадим! Не плачь, все хорошо, пройдет твоя ножка, и станешь ты ещё краше, только вот каблуки пока придется отставить.

Он говорил и говорил, пытаясь успокоить её. Лена уже не скулила, судорожно всхлипывала, но все так же крепко прижималась к нему. Ерохин осторожно гладил её по спине:

— Худющая, мослы, ой, косточки везде торчат, мамка не видит, вот уж кто страдать будет. Поедем к ней? Она тебя за неделю откормит! — И с интонациями Виквики передразнил:

— Леночка, деточка, что ж ты так себя довела? Диеты диетами, а женщина должна быть… — запнулся, подбирая нужное слово, Лена слабо шевельнулась, всхлипнув: