АlshBetta - Hvalfanger / Китобой [СИ]

Но сейчас, примерно в миле от дома и пяти от порта, когда горят огнем уже все мышцы, спирает от холода дыхание, а вес девчонки на левом плече клонит к земле, о своей затее Сигмундур страшно жалеет.

Он свирепеет, но старается не бросать балласт раньше времени. Чтобы отвлечься, представляет, как ударяет по льду, лежащему под ногами, как трахает Ингрид, заставляя кричать свое имя, как заваривает крепкий кофе с коньяком и откидывается на старое, но такое теплое кресло у каменного камина… как получает удовлетворение. Раз за разом. Раз за разом…

Дотерпеть бы.

В своем доме у подножья горы, чуть выше пролегающей автомобильной дороги, теряющейся за ледовым массивом, Сигмундур скидывает девчонку на диван. Он пылится у него второй год, являясь местом отдыха Ингрид (для него катастрофически мал), но беглянке подходит идеально. Чересчур маленькая для всего, что в его лачуге будет ее окружать, она вмещается. Осознанно или нет, но скребет темно-зеленую ткань, что ближе всего к камину, желая согреться.

Сигмундур жертвует ей шерстяной бабушкин плед. Ему все равно лет сто, не жалко.

А сам, глотнув горячего алкогольного кофе, возвращается на ледяную темную улицу. Идет к хранилищу дров, предусмотрительно нарубленных. Центрального, да и вообще хоть какого-нибудь отопления в доме нет. Викинги холода не боятся.

…Девчонка оживает, когда от камина начинает веять теплом. Задохнувшись от горячего воздуха, она тихо постанывает, содрогаясь от крупной дрожи. Сигмундур, подумав, накидывает на нее древний олений тулуп.

Китобой валится на кресло возле дивана, расположенное ближе к камину.

— Скажи спасибо, что вообще здесь, — заприметив взгляд незнакомки, наполненный черной завистью, бросает через плечо.

— Вы мерзнете?..

У нее зуб на зуб не попадает. Дыхание свистящее.

— Все мерзнут. А я — страшно, — он улыбается кривым оскалом, глотая еще немного разогретого спиртного.

— Но у вас одежда…

— Ты тоже не голышом, — закатывает глаза, раздраженно хмурясь, — предлагаю тебе помолчать. Есть шанс тогда, что оставлю здесь на ночь.

— Еще неизвестно, что хуже…

Детскими ручонками она с нечеловеческой силой сжимает плед и тулуп, зарываясь в них всем телом. Только два зеленых огонька выглядывают наружу да расплетшаяся коса. Говорят, если волосы лежат на лице, теплее.

— Проверим? — Сигмундур говорит без всяких шуток. Оборачивается, вопросительно взглянув на девушку, изгибает широкую левую бровь. Она замечает возле нее глубокий шрам, и еще один, чуть попроще, левее.

Сжимается в комочек.

— Не надо… ладно…

Китобой примирительно пожимает плечами, допивая содержимое своей кружки. Знает, что больше пяти глотков нельзя — можно окочуриться, но до пяти организм его не пьянеет, так что как согревающее подойдет.

Он блаженно, расслабленно выдыхает. Впервые за всю трудовую неделю.

На минуты две, а может быть, даже три, в небольшой деревянной комнате, именуемой гостиной, повисает относительная тишина. Слышно лишь постукивание зубов девчонки. Их обоих этот звук раздражает.

— Можно попросить воды? — нерешительно зовет вуайеристка. Жмурится.

— Можно. Встань и возьми.

Она прожигает его грозным взглядом.

— Я не могу встать.

— Тогда не бери.

Их противостояние длится недолго. Победитель заранее определен, в чем китобой уверен. Сейчас она попросит еще раз, скажет «пожалуйста» и понудит, а он снизойдет и принесет ей кружку с этой водой. Все они, женщины, одинаковые.

Но девчонка оказывается тем еще «слабым полом».

Сигмундур слышит шевеление сзади, что за долгие годы в море научился определять за несколько метров, а потом неровный вдох. И быстрее, чем успевает подумать, отдавая дань неусыпной реакции, толкает летящую вниз с дивана упрямицу назад. Одной рукой ловит ее, придерживает и закидывает обратно.

Ошарашенная, она даже не стонет от задетой ноги.

— Вы… — но слов нет. Только глаза пылают, так пылают… китобой прежде такого не видел.

— Твоя вода, — мрачно произносит он, буквально кидая нежданной гостье кружку, — мне жалко заливать пол кровью от твоего расшибленного лба. Вижу, за это уже получала.

Его недвусмысленный взгляд, направленный на лиловый синяк у глаза беглянки, ее смущает.

Синеватыми пальцами обхватывая чашку, девушка дрожит сильнее. Но не молчит. Не язвит.

— Спасибо вам…

И, с выражением глубокого удовлетворения, почище, чем от оргазма, залпом выпивает воду.

Сигмундур возвращается на свое кресло, но на строптивицу теперь глядит иначе. Будто присматривается.

— Как тебя зовут?

Несмотря на то, что лицо побито, выбелено, оно красиво. Изящно даже. Нет прожженности во взгляде, нет замашек закоренелых стерв. Девочка, это точно. Совсем молоденькая. Ее страх физически ощутим.

— Вы не выговорите.

— Скорее ты не выговоришь мое имя. Ну же.

— Берислава, — неловко пожав плечами, но рассудив, что вода стоит вопроса, признается незнакомка.

— Это что за зверь?

Сигмундур морщится, скривившись от незнакомого, непроизносимого звучания.

— Это два слова. «Берет славу», если дословно.

— Язык-то какой?..

— Старославянский.

Глаза мужчины распахиваются.

— И такой есть?..

— Каких только нет, — она неожиданно боязливо, кусая губу, смотрит на него с явной просьбой, — пожалуйста, можно еще воды?..

Заинтригованный происхождением своей юной «гостьи», Сигмундур не устраивает спектаклей. Просто встает и просто приносит. Две чашки.

Берислава от его щедрости подрагивает ритмичнее. Но воду берет.

— Русская, что ли?

— Почти…

— В каком смысле «почти»? — что-что, а загадок-догадок китобой ужасно не любит.

Только ответа дождаться у него не получается. Девушка с ним тянет, опуская голову, ее волосы заслоняют лицо, острые плечи даже под так и не снятой паркой, съежены. И стоит Сигмундуру попробовать призвать ее ускориться, как у него звонит телефон. В спальне.

— Сука, — просто резюмирует он, выслушав абонента.

День становит еще «лучше». Ингрид заболела. Секса завтра не будет.

Ночью Сигмундура будит шум.

Этой необычайно холодной ночью, когда ветер воет отовсюду, мороз пробирается под кожу и даже шкуру поверх его одеяла, а луна, прячась за облака, лишает последнего света. И метель метет, заметая окна.

В тишине, столь приятной уху, в покое тесной спальни темно-зеленого со вставками древесно-коричневого цвета, шум, помимо воя ветра, к которому легко привыкнуть, существовать не должен. Догорает камин, сохраняя тепло в доме, но не более того. А треск поленьев явно не вяжется с треском и вздохами, что доносятся до его слуха.

Сонный, злой и готовый рвать и метать за прерывание такого долгожданного отдыха, Сигмундур своим железным кулаком до хруста пластика ударяет в старенький выключатель. Всматривается в дверной проем.