АlshBetta - Hvalfanger / Китобой [СИ]

Мелкая, с выпирающими костями ключиц и запястий, она плачет сильнее после каждого глотка, неровно выдыхая. Ей больно.

И как бы ни желал Сигмундур все объяснить тем, что просто довела его до ручки, разозлила, дерзила, не исполнила обещание, ему все же кажется, что поступил чересчур жестко. В конце концов, она домашняя, тепличная папина девочка, давшая деру под действием глупых импульсов. Уже и так достаточно наказана — ногой, присутствием в этом доме, холодом… черт с ней.

— Ешь, — китобой, разделив свой традиционный утренний омлет с сыром и беконом напополам, лично приносит девчонке тарелку. Ставит на криво прибитую доску, служащую порой подставкой под ноги.

Берислава в его сторону даже не смотрит.

— Повторяю: ешь, — мужчина, супясь от ее молчаливого игнорирования, сжимает принесенное сильнее.

Хмуро выдохнув, девушка опускает голову вниз. Зарывается в тулуп.

Благие намерения оборачиваются очередным приступом идиотизма от его бунтарки. Она только шмыгает носом время от времени, проглатывая соленую влагу.

— Не будешь есть — сдохнешь.

Два зеленых глаза, что светятся сродни кошачьим в полумраке дома, утыкаются в его. Жгутся.

У Сигмундура уже больше недели нет секса. Ингрид — его единственный способ свое получить, а те жалкие крохи приятности, что приносит мастурбация, явно не способны удовлетворить. Мужчине нужна женщина, китобой убежден. Ему нужна. И эта девчонка… был бы он умнее, не зацикливался бы на всякой мелочи, отымел бы в первый же день. Согрел бы как следует…

А теперь она точно ему не даст. Разве что поиграть в сопротивление?.. Но зачем тогда ее вообще держать?

Сигмундур вдруг представляет, глядя на Бериславу, как стаскивает ее с кресла на пол, на ковер, на нем. Как спускает с плеч шкуру, разрывает куртку и, в попытке добраться до груди, еще и всю одежду под ней. Как пальцами, нетерпеливыми и подрагивающими, одним движением освобождает гостью от джинсов. Есть белье — его вниз, нет белья — еще лучше. Входит в нее. Движется в своем ритме, прислушивается к стонам, к вскрикам… ощущает ее негодование, ее стремление убраться. И свою власть. И свою силу. И свое бесконечное удовольствие.

Ведь чем больше сопротивляется, тем сильнее сжимает… тем все острее…

Но вот китобой моргает, и картинка, что так сладка, пропадает. Вместо нее снова кресло, несговорчивая вуайеристка и дрожащая в ее руках кружка воды.

— Лучше сдохнуть, — хриплым шепотом, заменившим голос, выдает она.

— Бери, пока дают.

— Этим руководствуешься?..

Сигмундур вконец теряет терпение. Он принес ей! Сам! Он приготовил! Он кормит! Он настаивает! А тварь еще вздумала препираться… еще упрямствует, считая, что на все будет ее воля.

Девчонка. Какая глупая, как отвратительная девчонка!

— ЕШЬ, я сказал! — его пальцы, сжавшись в кулак, проскальзывают мимо ее лица, к груди. Глаза, тут же расширившиеся, воздух, тут же задержанный, наполняют пространство детским ужасом. Ощутимым как никогда.

Китобой хватает девушку за ворот куртки, дергая на себя, и от неожиданности она поддается. С легкостью повисает в пространстве между стулом и ним.

Слезы на ее лице высыхают. Проходит горечь и дрожь.

Глаза зияют пропастью ненависти, губы изогнуты в оскале. Будь змеей, даже самой мелкой, уже бы впилась в артерию.

— Сдохни, — негромко, зато выразительно желает Берислава. И опрокидывает ногой стоящую на доске тарелку.

…Разозленного до предела Сигмундура от удара, способного смести и ее, и кресло на пол, удерживает лишь лиловый синяк, что уже красуется у зеленого глаза.

Он просто стаскивает Бериславу с кресла. За мгновенье ставит перед собой во весь рост, не обращая внимание на то, что ногами она давит по полу остатки завтрака. Его. Того, которым поделился…

— Пошла вон, — предельно кратко и ясно, велит китобой. Сдергивает с худых плеч тулуп.

Он ждет просьбы. Мольбы.

Любой человек в здравом уме и трезвой памяти, находясь в доме у ледника, недалеко от кромки густого северного леса, изберет этот вариант. Немного унижения продлят жизнь на хорошие лет сорок. А может, и пятьдесят.

Сигмундуру важно почувствовать себя главным во всей этой сумасшедший канители. Глядя на девчонку, он уже который раз жалеет, что забрал ее с корабельной базы. Им не следовало встречаться. Его терпение отнюдь не железное, так долго не протянет.

Пусть склонится. Пусть признает, кто есть кто. Пусть начнет вести себя как полагается. Он не обязан просто так ее здесь держать.

Берислава, не поднимая глаз, остатки еды пинает ногой. Резко подается назад, вырываясь из рук своего недавнего спасителя.

— Как скажешь, — шипит. И, все еще ковыляя, уверенно направляется к двери.

— И шагу не пройдешь.

— Пройду десять.

Сигмундур прищуривается.

— Ты знаешь, куда идти? Тут две стежки. Одна выведет на дорогу, вторая — в лесную чащу.

— Я узнаю.

Девочка морщится от каждого слова. Еще не прошло.

Он был так жесток?..

— Спросишь? — чуть смягчается, уже замечая за собой постыдную тревогу и пытаясь прикрыть ее сарказмом, интересуется китобой.

— У зайцев, — глубоко вздохнув, она берется за дверную ручку. Решается. — Что-нибудь передать?

Еще существует надежда, что передумает — в дверную щелку выглядывает боязливо, а природа-то за ней расходится на полную. Утреннее затишье уже сменяется крепким морозным вечером, свинцовые тучи наползают на горы, оставляя на снегу страшные черные тени, а лес шумит. Сигмундур знает, что для непривыкшего уха такой шум — страшнейшая какофония. Ветер здесь что надо.

— Передай им привет от волков, Берислава.

Упрямая, глупая, еще и совершенно не знающая, что делает. Просто позорно сбегающая. Откуда в таком неказистом тельце столько смелости? Идиотской.

Девушка сглатывает. Ее лоб прорезает морщинка.

— Передам, — и, пнув тяжелую дверь, выходит наружу.

Под ветер и мелко сыплющий снег. Ночью опять будет буря.

Сигмундур, прислонившись к стене у маленького окошка, вслушивается.

Вот обходит крыльцо, вот ступает на стежку, судя по скрипу снега, вот идет. Прихрамывая, что ее выдает. Всем.

Китобой все еще ждет, что она одумается. Бывает с людьми такое. Сделав глупость, они ее осознают и возвращаются. Признают.

Но тут случай тяжелый. Через пять минут шаги лишь удаляются, а не приближаются обратно. Это обязано насторожить.

Мужчина открывает дверь наружу, с прищуром наблюдая, куда девчонка повернет. У нее как с фортуной? С дороги идти еще десять миль, но хотя бы видно, куда. А из леса выхода не будет.

…Берислава делает свой выбор.

К черту ее. Пусть идет. Пусть бродит. Пусть расплачивается за то, что вытворяет. Хватит с него помощи. Лимит и так уже набран. А за добрые дела еще и дают по ногам твоим же завтраком.