Марина Буторина - Патефон [СИ]

Они едят в тишине, но их глаза ни на миг не прерывают красноречивого диалога. У Бена выразительный взгляд; имея возможность наблюдать за ней, не касаясь, он отчего-то делается настороженным и даже скованным, чутко при этом реагируя на любое ее движение. Ей кажется, будто он ждет ответа на вопрос, который так и не задал.

После они сидят в гостиной на полу, и их выдержки хватает на то, чтобы Бен объяснил ей, как сильно нужно давить на перо, чтобы получить линию необходимой толщины. Конечно же, у нее не получается так легко и непринужденно, как у него. Рей с восхищением следит за тем, как линии складываются в слова, и не сразу замечает, что выведенное им имеет смысл.

«Я не могу без тебя», — читает она и ловит отражение вспышки собственных чувств в его пожираемых внутренним огнем глазах.

Больше всего ему нравится запах ее коленей. Он наклоняется к ним и проводит носом ближе к внутренней стороне бедра. Пахнет теплом, нежностью и самой Рей.

Бен раздевает ее медленно. Не так, как в прошлый раз, когда он лихорадочно торопился и его руки тряслись.

Он желал этого целый день.

Он целует ее под платьем и поверх платья, с радостью подставляя голову ласке ее рук. И в момент, когда она падает на спину на диван, в этот момент, опьяненный то ли ликером, то ли своей нуждой, он добавляет к поцелуям слова, произносить которых не планировал. По крайней мере, не так.

— Поехали со мной.

Ему кажется, что, если слова смешать с лаской, они обязательно подействуют. Что она не откажет ему в этом, как не отказывает, с легкостью отдаваясь его поцелуям.

— Пожалуйста, поедем со мной, — он осыпает поцелуями ее шею и плечи. — Я куплю тебе билет, я помогу с документами, если нужно…

Но пальцы Рей перестают перебирать его волосы — они так и застывают, вцепившись в него.

А потом случается худшее — она отстраняется и садится. Бен торопится всмотреться в ее лицо.

— Ты согласна? — спрашивает он, еще надеясь на что-то.

Рей смотрит растерянно, но головой мотает с видом упрямым и непреклонным.

Бен сжимает и разжимает кулаки.

— Ясно, — произносит он коротко и поднимается.

У него жжет в груди и в руках, он делает круг по комнатке.

— Почему? — спрашивает с резкостью в голосе, которую не успевает вовремя погасить.

Бен так ждет ее ответа, что забывает о ее неспособности так запросто изъясниться и что ее немного потерянный взгляд — это не желание быстрее от него отделаться, а просто поиск того, на чем она может написать свой ответ.

Полдня он провел, избегая той своей отвратительной части, что нашептывала: несмотря на все его чаянья, здесь у него нет с ней шансов, нужно убедить ее уехать. Здесь ему ее не удержать. Вся ее жизнь будто пронизана насквозь солнечным лучом, а он не засветится, сколько энергии на него ни потрать, и очень скоро она заметит обман. Может быть, если ее будут окружать вещи, люди и пейзажи из его мира, контраст не будет столь явным, есть шанс…

И как бы сильно Бен ни пытался не внимать ему сейчас, чувство, что счастье утекает сквозь пальцы, как песок, подстегивает его. Но он еще не провалился по всем пунктам.

— Послушай, мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь! Да, мы знакомы всего ничего, и это похоже на безумие. Наверное, ты думаешь, что я сошел с ума. Но дай нам шанс. Поехали со мной. Я останусь уладить здесь все твои дела, дам времени, сколько потребуется. Если у тебя нет загранпаспорта, я помогу его оформить…

Но чем больше он говорит, тем упрямее делается выражение ее лица. Будто он мошенник и предлагает ей сомнительную сделку.

— Почему? — спрашивает он яростнее, и чем больше он страшится ее ответа, тем громче звенит у него в голове и тем сильнее распирает грудь.

Но Рей, в отличие от него, еще ничего не понимает, хоть и смотрит на него с осторожностью и замешательством, хмуря свои прекрасные гордые брови.

Она задумывается о чем-то, плотно сжимает губы, подбирает с пола блокнот и неумело скребет на одном из листов пером. После чего вырывает и протягивает тот ему.

Бен смаргивает и читает:

«Здесь мой дом. Я не могу бросить то, что мне дорого».

А его, значит, — может.

— И что именно тебе дороже всего здесь? — спрашивает он дрогнувшим голосом. — Твои друзья? Работа? Этот дом? Что?!

Голос поднимается, и последнее слово он выкрикивает, заставляя ее вздрогнуть, но не отступить. Брови сходятся над переносицей, она начинает сопеть громче, но вовсе не от злости, а от возмущения.

Бен до крови закусывает губу.

Острым музыкальным слухом Рей различает тот ужасный звенящий звук, характерный для подобной тишины. И чем роднее человек, с которым делится на двоих эта тишина, тем более мерзким он выходит.

Бен прожигает ее злым, но таким нуждающимся взглядом.

Он задал ей вопрос, и Рей обводит взглядом комнату. Друзей, близких, настоящих — чтобы делиться секретами, чтобы сидеть за бокалом вина допоздна на кухне, чтобы вместе радоваться и горевать, — у нее нет. Люди появляются в ее жизни и исчезают так же быстро и легко, как каждый год сменяется листва на бульваре под окном.

Работу она любит. Как любила бы любую другую, где бы пахло приятно и можно было бы работать руками.

Но дом. И этот город…

Нет, она не может.

— Так что тебе дорого? — удивительно спокойным голосом спрашивает Бен.

Она всплескивает руками, темпераментно объясняя тем самым: «Все!» Ей самой до нелепого смешно, что приходится объясняться с ним на столь глубокие темы, о которых она и сама никогда не задумывалась.

Но потом ее взгляд падает на кисти его рук. Они мелко дрожат.

Звон достигает своего пика.

Одним широким сильным ударом Бен сбивает со столика голубую, всю в венках трещин вазу с засохшими весенними цветами. Та летит Рей почти что под ноги, и ей ничего не стоит разбиться на сотню мелких осколков.

Рей отскакивает к стене: в этот момент ей не страшно, она просто запоздало испугалась ранений. Ведь она впустила в свой дом безжалостный ураган.

А он тем временем переворачивает комнату вверх дном, не кидаясь на нее, не крича и не сыпля упреками, будто в него вселилась некая высшая сила, что его руками воротит хлипкую старую мебель, уже давно просившуюся развалиться. Рей уже не понимает, что именно разлетается посреди комнаты яркими праздничными взрывами.

И последним к ее ногам падает разбитый патефон.

Рей так и прижимается спиной к стене, крепко держась за блокнот Бена.

Бен стоит посреди совершенных его руками разрушений, тяжело дышит, как после долгого бега, вздрагивает и вдруг озирается по сторонам, убирая волосы с лица. Его лоб блестит от пота, а взгляд больше не кажется таким диким, но все же остается чужим и отстраненным и, может быть, лишь едва сконфуженным. Зрачки затопили радужки, и теперь его глаза черные, как бездонные колодцы.