Джулия Джеймс - Подари мне второй шанс

Откуда ни возьмись возник ужас, обуявший Карлу так, будто кто‑то ткнул ее ножом в живот.

– Карла, мне нелегко сообщать тебе это…

Голос Чезаре толчками вырывался из горла. Губы едва разжимались. А Карла, застывшая, лишившаяся способности даже пошевелиться, могла только неотрывно смотреть на него.

Он вздохнул, поднялся. Высокий, сильный, теперь он смотрел на нее сверху отчужденно и как бы издали, отстраненно.

– Сегодняшняя ночь была последней, когда я смог быть с тобой, – сказал он. – Через несколько дней я объявлю о своей помолвке. – Чезаре снова взглянул сверху на Карлу без всякого выражения на лице. – Мне очень не хотелось, чтобы ты услышала об этом от кого‑то еще. – Он помолчал, сжав губы. – Но я должен сказать тебе, чтобы ты знала…

У Карлы было такое ощущение, будто в ее сердце вонзили кривой нож с зазубренным лезвием.

– Я хочу, чтобы ты знала, что эти наши шесть месяцев вместе были прекрасны! Я их никогда не забуду.

Чезаре повернулся и направился к двери спальни.

– Я сам закрою, не провожай, – сказал он на ходу и, остановившись, произнес, внезапно побледнев: – Береги себя, Карла.

И вышел. Карла слышала, как Чезаре пересекает гостиную, направляясь к входной двери. Тогда она, секунду назад еще оцепеневшая от неожиданного, безграничного ужаса, пулей вылетела из кровати и со скоростью торнадо понеслась вслед за ним. Абсолютно голая. Обнаженная, как и ее душа. Глаза пылали огнем, как пламя плавильного горна. Но вырвалось у Карлы всего одно короткое слово:

– Почему?

Чезаре смотрел на нее. Его лицо снова приняло бесстрастное выражение. Непроницаемое и замкнутое, как наглухо закрытые большие дубовые двери замка Мантенья, предназначенные защищать его от любого вторжения. Вот и Карле он не позволит вторгнуться в его душу.

Он ответил на ее вопрос спокойно, невозмутимо. Но говорил вроде бы Карле, а убеждал скорее себя самого. Мол, неукоснительное следование традиции семьи требует от него сделать этот жизненно важный шаг, и время пришло.

– Так надо, Карла. Ты сама говорила, что с самого начала понимала, на что можешь рассчитывать в отношениях со мной. И я, как уже сказал, очень благодарен тебе за это. – Чезаре вздохнул. – Я обязан жениться. И это не обсуждается. У меня всегда было четкое и безоговорочное понимание своего долга.

Единственным желанием Чезаре сейчас было уйти, не видеть обнаженное тело стоявшей перед ним Карлы. Тело, которым он обладал совсем недавно и хотел обладать снова и снова.

– В течение многих лет я принимал эту перспективу как должное. И моя… невеста, – Чезаре произнес это слово, будто оно было из неведомого ему языка, – моя невеста всегда разделяла мои взгляды. Она астрофизик, училась и сейчас работает в Америке. Однако теперь ей необходимо решить, оставаться ли там дальше или вернуться домой, чтобы выйти за меня замуж, что было обговорено нашими семьями уже много лет назад.

Чезаре снова вздохнул. Каждое произносимое слово давалось ему с трудом. Ситуация напоминала столкновение миров, в котором ему грозило быть раздавленным.

– И она приняла решение вернуться в Италию. Поэтому, – он нервно сглотнул, – я вынужден расстаться с тобой. Прошу прощения за то, что мое сообщение явилось для тебя неожиданным, Карла. – Еще один тяжелый вздох. – Завтра она прилетает в Рим, чтобы навестить своих родителей, а потом … – выражение лица Чезаре снова изменилось, – потом они все вместе нанесут мне визит в замок Мантенья, где будет официально объявлено о помолвке.

Карла в немом изумлении смотрела на него, не отрывая глаз, широко распахнутых, напряженных.

– Ты любишь ее?

Это был единственный и самый важный вопрос, который Карла задала Чезаре. И он не знал, что ответить. Какое место в его жизни отводилось любви? Никакого. Он не знал, что это такое.

– Любовь здесь ни при чем. Мы с Франческой подходим друг другу.

На миг, лишь на один короткий миг, глаза Чезаре удержали взгляд Карлы. Он глубоко вздохнул, принуждая себя сказать ей то, о чем ему не хотелось говорить.

– Карла, если тебе когда‑нибудь приходила в голову иллюзорная мысль, что ты испытываешь ко мне какое‑то чувство, то ты должна знать, что я никогда не стремился вызвать его у тебя. Осознанно или подсознательно. И я никогда, Карла, не давал тебе повода думать, что между нами возможно что‑то еще, кроме того, что было. И не стоит это отрицать. У нас случился роман и ничего более.

Длинные ресницы, опустившись, совсем закрыли глаза Чезаре, лишенные какого‑либо выражения.

– Я должен идти, – произнес он.

И ушел, оставив Карлу и закрыв за собой дверь. Наступившая тишина, которая после ухода Чезаре быстро распространялась повсюду подобно токсичным компонентам смертельной отравы от сказанных им слов, казалась Карле оглушительной. И только спустя, наверное, вечность из глубины ее горла пробился наконец похожий на стоны плач с причитаниями.

– Карла, открой дверь! – На автоответчике прозвучал требовательный голос матери. – Я не уйду, пока ты не впустишь меня. – Карла услышала громкий стук во входную дверь ее квартиры. Да, мама так просто не уйдет. Воля Марлен была несокрушимой.

Карла подошла к двери и открыла ее. Та буквально ворвалась в квартиру… и тут же остановилась.

– О боже мой! – воскликнула Марлен внезапно севшим голосом. Она в ужасе уставилась на Карлу, и та понимала почему. В спортивном костюме, непричесанная, на лице ни следа макияжа. Глаза красные, на щеках пятна и бороздки, по которым текут и высыхают слезы.

Прошло уже два дня…

Сначала Марлен инстинктивно поднесла руку ко рту, но теперь опустила ее.

– Так это правда?

Карла взглянула на мать.

– Я так понимаю, сплетни уже пошли.

Марлен выразительно вздохнула.

Карла отвернулась. Слезы снова вскипели на глазах. Мать что‑то говорила резко, язвительно, но она не слушала ее.

Она предостерегала меня, а я отмахнулась от ее слов. У наших отношений с Чезаре не было будущего, говорила мне мама. Но я посчитала, что знаю лучше.

Карла почувствовала, как судорожно передернулось лицо и сжалось горло, словно ее душила змея, кольцом обвивавшая шею, перекрывая дыхание, лишая воздуха.

Марлен обняла дочь. Но разве могло Карлу сейчас что‑то утешить, подбодрить, помочь? Нет. Ничто и никто. Карла ощущала горечь, обиду и злость на себя. Она закрыла глаза, приникнув головой к плечу матери, продолжавшей что‑то говорить ей, успокаивая, как ребенка, мягко похлопывая и поглаживая спину. Но лучше Карле не становилось. Лишь воспоминания все больнее ранили ее снова и снова.

– Ты говорила мне… предостерегала меня… что наши отношения не могут привести ни к чему хорошему…

Наверное, Карла произнесла эти слова вслух, а скорее всего, они сами по себе проскользнули между губами. Голос доносился как бы издалека, будто из заполярья, где порывы ледяного ветра рвали Карлу на части.