Михаил Зуев - Белладонна

– Домой вчера ездил. Вот, маманя напекла. С картошкой и с рыбой. Хочешь?

В два укуса расправившись с пирожком и бесстыдно потянувшись за вторым, я понял: жизнь налаживается. Коля протянул шуруп-саморез и крестообразную отвёртку.

– Так вы и есть практиканты из больницы?

– Ага, мы и есть.

– Понятно. А я учусь тут. Второй курс. Закончил.

– Значит, уже третий, – сыто улыбнулся я.

– Ну да.

– А мы, если таким макаром считать, уже пятый.

– Что, последний?

– Нет, Толь. У нас шесть лет. Шестой – специализация. Терапия, хирургия, акушерство.

– А детских нет?

– Нет. Детские врачи – это на педиатрическом, а у нас общий лечебный. У нас педиатрического нет. Педиатры – во Втором, а мы – Первый. А в Третьем, так и вообще стоматологи…

– Понятно.

Я в два оборота привернул на место болтавшуюся на моей двери цифру. Толя взглянул внутрь нашей комнаты, посмотрел на часы и вдруг торопливо сказал:

– Пошли, давай, быстро!

– Куда? – не понял я.

– На первый, матрасы, подушки и постельное получать. Без десяти шесть. В шесть кастеляншу поминай как звали, будете куковать на голых сетках.

Мы, стуча пятками, пропуская по две-три ступеньки, ссыпались с четвёртого на первый и двинулись в такой же конец коридора, как и тот, где были наши комнаты тремя этажами выше.

– Налево смотри, – Толя махнул рукой, – наш сортир и душ.

– Не понял?

– Ну, мужской туалет и мужской душ.

– Опять не понял, – сказал я. – Я же воду в ведро набирал полчаса назад на нашем этаже. Там сральник здоровенный, очков на шесть, и душевая тоже рядом.

Толя рассмеялся.

– Так ты ничего не знаешь?

– Нет, не знаю.

– У нас музпедучилище.

– Это что такое?

– Музыкальное педагогическое училище.

– И чего?

– У нас одни девчонки учатся. Ну, почти. Вон на моем курсе ребят двое, один из них я. На старших двух ещё пятеро. А на первом в этом году вообще ни одного пацана не было.

До моего жирафа через нечаянную сытость стало доходить.

– Так общага что – женская?!

«Не преминули, козлищ-то – да в самый огород…», встрял Джинн, причём с ударением на «о» – «ко́злищ».

– Ну да!

– Бл-л-лин, – протянул я, – а я в сортир и с ведром… Ещё смотрю, писсуаров ни одного нет. Пристроился в кабинку, дверь не закрыл.

– Повезло тебе – каникулы. На всю общагу тут теперь всего-то человек двадцать, кто работает летом в городе или ещё чего. Было бы другое время, поймали бы тебя девки, тумаков навешали… Они у нас такие, боевые!

– Вера Фёдоровна, здравствуйте, – начал Толян, пропуская меня поперед себя в каптёрку. На угрюмую сову похожая Вера Фёдоровна уставилась немигающим взглядом в мою переносицу. – Это из пятьдесят второй, на практику в больницу.

– Знаю, – коротко бросила «сова», – докладывали. – Она перевела взгляд с моего лба в общую тетрадь. – Пятьдесят вторая, три человека. Принимайте.

На полу в углу стояли три матрасные скатки и лежали три голые все в тёмных пятнах подушки. На стуле рядом с совиным столом стопкой было сложено видавшее виды бельё. От матрасов недвусмысленно попахивало затхлостью и мочой.

– Толя, – обратился я к спутнику, выпроваживая его наружу – будь другом, подожди минутку в коридоре.

Когда дверь за ним закрылась, я, не обращая внимания на недоумённый взгляд «совы», развернул все три матраса. Так и есть – пятна, моча, грязь и вонь. Не спрашивая разрешения, опустился на свободный стул.

– Вера Фёдоровна, спасибо вам за постельные принадлежности. Дело в том, что мы врачи-практиканты. Вы ведь знаете?

– И что?!

– И ничего. Я сейчас всё это заберу наверх. Мы с коллегами как-нибудь перекантуемся на голых сетках с рюкзаками под головами, нам не привыкать, в стройотрядах похуже бывало. Но завтра утром, опять же, коллегиальным образом, здесь будет составлять протокол санэпидстанция.

Я замолчал.

– Ты самый умный? – злобно проскрипела «сова».

– Именно, любезная Вера Фёдоровна. Именно так, – подтвердил я. – Умнейший.

Несколькими минутами позже мы с Толяном тащили наверх пахнущие свежим ватином непользованные матрасы и подушки.

Едва я успел застелить кровати, в коридоре раздались топот и гогот. Дверь пятьдесят второй пинком распахнулась.

– Мужики, это Толян, он в комнате напротив нас.

Лёхус и Юрастый по очереди пожали вялую потную Толину ладошку.

– Ну, чего там?

– Всё плохо, Михалыч, – хмыкнул Юрка.

– Всё плохо, Дёма, – дополнил Лёшка. – Короче. Будем худеть. В магазе шаром покати. Хлеб серый вчерашний, яйца-бой в банках и те мы последние взяли, маргарин, ну, крупы кой-какие. Ещё шпротный паштет…

– А пожрать-то что?! – перебил я.

– А пожрать – всё. Лапу сосать, – подхватил Юрастый. – Лось же в автобусе сказал: обедать будем в больнице, ну и ещё, кто на дежурстве, тот на круглосуточном гособеспечении.

Вспомнив Лисёнка, стоявшую на «Новогиреево» с двумя набитыми жратвой чемоданами, я против воли сглотнул опять набежавшую голодную слюну.

– Зато бухла нормального – выше крыши! В Москве такой сортамент днём с огнём не сыщешь! – Юрастый задумчиво причмокнул губами. – «Алазанская долина» бэ-э-лая, «Алазанская» крас-с-ная, ликёры, коньяк армянский три звёздочки, Миха, не поверишь! – ереванского разлива, без бодяги!

– Ну да, – встрял Толик, – тут такое не пьют.

– А что пьют? – спросил я.

– Самогон из картошки гонят. Водяру, естественно. И одеколон, – тут Толик замешкался. – Но это последнее дело уже, это если совсем припрёт.

– Самое последнее – это политуру высаливать, – поделился я с Толяном знаниями по общей токсикологии.

– Короче, мы взяли, – Лёшка уважительно кивнул на сумку. – Я пойду у девчонок тарелок стрельну, если есть…

– У меня есть! – опять встрял Толик.

– Ну, всё равно схожу, посмотрю, как они устроились. Юрк, давай, пожарь яичницу из этого боя, а то, не ровён час, стухнет.

– Говно вопрос, – согласился Юрастый. – Только сначала смазать бы надо.

– Конечно! – подытожил Лёшка. – Мих, сходи, ашхабадских пригласи, а то сидят там сычами. Нехорошо без них. – Я было собрался за Мамедом и Азатом, но тут дверь открылась. Они меня опередили.

– Вот, докторская, – Азат извлёк из пакета полбатона колбасы по два-девяносто.

– Запасливый, – заржал Юрастый.

Мамед молча аккуратно положил на стол сверток. Я принюхался. Из недр пергаментной скрутки исходил божественный аромат.

– Бастюрьмя. Нашь мяса, вялёний. Отэц делаль.

«Жизнь налаживается, гурманы?», неизобретательно подъебнул Джинни. «А хули ты думал?!», гордо парировал я, а вслух спросил:

– Толь, пить будешь?

– Буду! – пискляво чирикнул Толян, возникая на пороге с уже известной мне эмалированной миской.

Только мы выпили по первой, как дверь отворилась, и чуть ли не строем зашли Бабочка, Лисёнок, Маша Сапожникова и Грязнова. Трое первых были с ломящимися от жратвы тарелками, а Вера Грязнова бережно несла Машунькину «соньку» и стопку кассет.