Михаил Зуев - Белладонна

– У вас комната большая, а у нас-то совсем тесно, – сказала Лисёнок, расставляя еду по столу. – Лёш, пойдём к нам за вторым столом и стульями, а то всем места не хватит.

– Лёша, Лёша, не надо, я вместо тебя схожу! – спрыгнул со стула Толян. – Девушки, ваш номер какой?

Я сидел слева от пахнущей чем-то неземным Машуни.

– Ты знаешь, что у нас с тобой первым циклом – роддом? – её щека почти касалась моей.

– Не, Маш, не знаю. Мне никто ещё не говорил.

– Ну, считай, что я и сказала.

– Так это завтра с утра – прям туда?

– Нет, утром всем к главному врачу, на вводную.

– Вот-вот, Цэ-У и Е-Бэ-Цэ-У 12 12 Ценные Указания и Ещё Более Ценные Указания. для дебилов, получите и распишитесь! – гоготнул Джинни.

Девчонки быстро поклевали, словно птички, и пошли к себе – «мальчики, поздно уже, мы устали, завтра рано вставать». Азат с Мамедом тоже ушли. Остались вчетвером – мы трое и Толян. Я с досадой смотрел на кучу жратвы на столе. Ведь не осилим же, а холодильника нет – испортится. Не дело это.

Толян понял меня без слов:

– Есть холодильник.

– Где?

– В буфетной на первом. Буфет закрыли на два месяца, пока каникулы, всё равно общага пустая. Но у меня ключ есть.

– Я смотрю, ты тут вообще – кум королю, – засмеялся Лёшка. Толян только смущённо улыбнулся.

Дверь открылась.

– Толян, я к тебе, а тебя нет. Слышу, твой голос отсюда. Здравствуйте всем!

На пороге стоял статный чернявый молодой парень, в вэдэвэшном тельнике, почему-то со стариковской палкой в левой руке.

– Да-да, Артур, да, я сейчас, добрый вечер!.. – Толя стал суетливо выбираться из дальнего угла, где он сидел, зажатый между тумбочкой и столом.

– Заходи, садись, в ногах правды нет! – обратился к незнакомцу Лёшка. – Я Алексей. Вот Миха, это Юра, – и, не дожидаясь ответа, наплеснул армянского в чистый стакан, поставив его на стол перед пустым стулом.

Артур сделал шаг. Раздался странный звук, такой, какой бывает от модных офицерских сапог «со скрипом». Сделал, едва помогая себе палкой, второй – звук повторился. На Артуре не было сапог – только видавшие виды кроссовки; они уж точно звучать не могли. Перехватил мой недоуменный взгляд:

– В ногах правды нет. Потому я вправду – здесь, а нога там осталась…

– Он автомеханик от бога, – шептал мне на ухо Толик, – любую машину с закрытыми глазами разберёт-соберёт.

– А чего у тебя с ним?

– Сестру на фортепиано учу, но сейчас не учу, сейчас каникулы. А так я у него денег занимал, так вот, отдал.

– А с ногой что?

– Оторвало.

– Где?

– В Афганистане.

Почему-то стали пить быстро, особо без разговоров, зачастили.

– Это всё? – спросил Артур, глядя, как Юрка миллиметражно разливает по стаканам остатки портвейна.

– Ага, – сказал я.

– Нет, не всё, – твёрдо отчеканил Артур. – Пошли.

Не дожидаясь нас, встал, открыл дверь, тяжёлой поступью заскрипел по коридору к лестнице. Мы двинулись следом. На улице толком ещё не стемнело, было около полуночи, может, половина первого. Артур направился к небрежно брошенному чуть ли не посреди улицы ижевскому четыреста двенадцатому «москвичу», слегка покачнувшись, вонзил ключ в водительскую дверь. Грузно упал на сидение, открыл все замки:

– Садитесь! Толян, ты самый мелкий – тебе или сзади посерёдке, или в багажник.

– А как зажопят? – шепнул я усевшемуся чуть ли не у меня на коленях Толику.

– Так его дядька – начальник милиции. Менты этот «москвичок» десятой дорогой объезжают.

Артур завёл двигатель, тот совсем не по-москвичёвски, как-то утробно, с бульканьем, зарычал.

– Прямоток, – изрек он неведомое мне слово, – сам варил.

Машина, взвизгнув покрышками по асфальту, тронулась и, резво набирая скорость, понеслась по пустым тёмным улицам, виляя жопой, жгя резину и не обращая никакого внимания на редкие красные огни светофоров. Скоро выехали за город, помчались по прямому шоссе. В тусклом свете фар налетали какие-то белёсые тени, бились и размазывались о лобовое, отлетали по сторонам.

– Вот же сар-р-ранча, – раскатисто рыкнул Артур, – ты их давишь-давишь, а они всё лезут и лезут, – и добавил, – совсем как люди.

В тёмной стрёмной деревне Артур остановил у одного из крайних дворов – «Толька, пошли!» Глухо и злобно заворчала собака. Зажглось окно. Артур поздоровался. Приотворилась входная дверь, Толя споро подхватил обеими руками опалесцирующую в свете невыключенных фар солидную бутыль.

– Первач… – выдохнул Юрастый. Нам пиздец, обречённо подумал я.

– Похоже, других вариантов здесь нет… – стоически вздохнул Лёшка.

– Посошок, – мрачно сказал Артур, устраиваясь за рулём, укладывая клюку между дверью и сиденьем, – посошок на дорожку. Господа офицеры, посуды нет. Будем, как учили в Красной армии – из горла́.

Что ж, ты, умник, молчишь, задал я немой вопрос – давненько тебя не слышали. «Чуть что – так сразу Косой!», смущённо прошептал Джинн. Но вдруг голос его окреп: «Моё дело – воспитывать детей, а не бегать с вашими жуликами по Советскому Союзу!». Молчал бы уж, Хамле́т, принц поддатский, поставил я точку в дискуссии.

Тем временем мы целыми и невредимыми вернулись домой. Я больше не пил. Не потому что не мог. Не потому что не хотел. А потому что устал. Не то чтобы физически, нет, всё ощущалось как-то глубже – и безнадёжнее. Я кожей чувствовал: автобус моей жизни поехал куда-то не туда. Не намного, не очень далеко ещё уехал, но уже видно, – себя-то не обманешь. Странное чувство; оно посетило меня впервые. И надо же, чтобы это случилось именно сейчас! Комната, заполненная клубами дыма, гудела. В ней бухали, орали, гремели стульями, выходили в сортир, возвращались, что-то жрали, травили анекдоты. С Артура, похоже, слетела тоска – он, нежно обняв здоровенного Лёхуса за мощные плечи, что-то увлеченно рассказывал. Ставшая ненужной палка валялась у стены. Толян птичкой на жёрдочке, аккуратно зажав тремя пальчиками-коготочками рюмку, то и дело клевал носом, не обращая внимания на Юрастого, оседлавшего коронную поэтическую тему, читавшего ему наизусть бессмертные строки:

Блажен, кто смолоду ебёт

И в старости спокойно серет,

Кто регулярно водку пьёт

И никому в кредит не верит! 13 13 Иван Барков, «Лука Мудищев».

Я первый раз за вечер присел на свою кровать. Открыл рюкзак, отвернулся к стенке и украдкой вытащил Дашин мешочек. Потянул завязки. На меня узкоглазой чукчанской физиомордией таращилась маленькая деревянная фигурка. Я никогда её раньше не видел, но моментально понял, что это. Когда Даше было пять, отец вернулся с Севера и подарил ей деревянного чукчонка. А шестилетие Даша встречала уже без папы.

Встал, открыл шкаф, положил фигурку во внутренний карман потёртой польской джинсовой куртяшки и крепко-накрепко застегнул молнию. Теперь чукчонок мог пропасть лишь в одном случае: если пропаду я сам.