Вячеслав Смирнов - Блеснув на солнце

––Товарищ куратор, посмотрите – какая она развратная, ее нужно воспитывать. – Куратор с серьезным видом ответил:

––Да, конечно, для этого я и назначен куратором в вашу группу, и начал рассказывать о решениях последнего съезда КПСС, потом о событиях в стране и за рубежом, стараясь не обращать внимания на парочку передо мной, незаметно косил взглядом на нее. Та, которая развратная, вижу, ерзает на коленях, потом сползает и садится рядом, видимо разочарованная моим равнодушием к их акту.

И снова я куратор, но уже повзрослевший. С интересом знакомлюсь с группой, называя по журналу фамилии, и мельком посматривая на встающих студентов. Иду нашел довольно красивой. Потом, увидев ее резво идущей по коридору этажа, восхитился ее всей невысокой и ладной фигурой, в походке увидел горячность. Оказалось, что она отставала в учебе в немецком. Сессия приближалась, а зачета не было. По праву куратора настоятельно просил ее не откладывать и рассчитаться с долгом в этом семестре, предложил свою помощь, о которой она отказалась, – а жаль! – Потом, когда она долго отсутствовала в институте, звонил ей домой, застал ее мужа, видел ее в положении перед уходом в академический отпуск. Несколько лет не вспоминал о ней, правда, знал, что институт она окончила и теперь работает.

Мой давнишний знакомый Валерий – кандидат наук, с некоторыми странностями в поведении и манерах, позволявших предполагать о сбое в психике, выхлопотал себе полагающуюся по советскому закону остепененному научному работнику дополнительную комнату и соответственно получил новую квартиру. Предстоял переезд из одной комнаты в общей квартире в центре города в отдельную двухкомнатную. Валерий попросил меня помочь с погрузкой мебели. Читатель может полюбопытствовать:

––Что же за странности у моего знакомого, на которые я намекнул?

А были это навязчивая боязнь микробов, боязнь заразиться. Боязнь не прикрытая, а откровенная и выставленная на обозрение. Вот к нему-то я и ехал, смиренно готовый снова и снова видеть его причуды. В квартире можно было увидеть, что все стаканы и кружки, накрыты марлей. Двери он открывает нажимом локтя на ручку, не берясь за нее ладонью, перед порогами в квартире старательно вытирает ноги, многократно шаркая туфли, жмет вам руку через носовой платок, периодически сплевывает микроорганизмы, возможно попавшие в его легкие при вдохе. Но что поделать, оставалось терпеть – ведь он просил помочь. При всех странностях Валерий считался лучшим математиком в институте Академии. Сотрудники страдали от его странностей и в институте, но терпели и они, и руководители. Никто не мог так глубоко и грамотно дать анализ с математическими и прочностными расчетами публикаций, присылаемых в институт на рецензию, как он со своими странностями. Началом общения с ним могло быть что угодно, но очень скоро говорил лишь он, и говорил только о своих математических расчетах. Выбить его из этой колеи уже было невозможно – как конь, закусил удила, и понес – не остановишь. Попытки отвлечь новой темой были сродни воздействию на гороскоп – он быстро прекращал возмущение и возвращался в свою математическую колею. Улыбаясь в предвкушении увидеть все описанное наяву, ехал к нему автобусом. На одной из остановок увидел входящую Иду. Мы почти бросились навстречу друг к другу, обрадованные встрече.

––Прости, я еще не обсохла после бассейна,–сказала она, дотронувшись до влажных темных волос.

Мне предстояло выходить, и мы, торопясь, условились встретиться в субботу, первого апреля, в пять часов в центре города.

В субботу, с растянутыми и дававшими о себе знать болью мышцами после переноски мебели с пятого этажа и загрузки в новую квартиру, я стоял на месте встречи, встречая с надеждой, и провожая огорченным автобусы – ее все нет и нет. Эти встречи и проводы длились почти час, и я вернулся домой в недоумении. – Почему же не приехала? – Как вдруг раздался телефонный звонок – Ида.

––Слава, почему ты не пришел? Я долго ждала, а тебя все нет, и потом уехала.

––Как не пришел? Я был и ждал тебя почти час.

––А во сколько ты пришел?

––В пять.

––Да? А учел, что время сменилось на летнее?

––Ах, – нет, значит, я пришел по-зимнему, а ты по – летнему времени. Какое несчастье! Когда, наконец, государство отметит эти перемены!

Случайная встреча нас свела и сблизила, и однажды я услышал от нее с обидой сказанное:

––Что же, ты, когда был куратором, я видела, как ты смотрел на меня! Каким восхищенным взглядом меня встречал и провожал при встречах в коридоре нашего этажа! Но почему же не подошел? Я этого очень ждала.

Ее воспоминание удивило и взбудоражило меня, и я решил:

––Впредь, если встречу девушку, на которую захочется смотреть, как смотрел на Иду, непременно скажу ей – за что, и что глаз не мог отвести от нее. Не буду замкнутым, не стану хранить в себе впечатление, пусть даже ответом будет холодное молчанье, но не утаю. – Ида, и вправду, была необычайно хороша, и малы шансы другой вызвать во мне тот взгляд, который прожигал ее, и она чувствовала его даже спиной и на расстоянии. Как много было в его немоте!

В последующие смены времени наши часы всегда совпадали, и мы безошибочно сходились в нужном месте на все выходные дни. Ида приезжала ко мне с маленькой дочкой, отпускала ее гулять, и мы были свободны для жаркой любви. Девочка иногда заглядывая домой, заставала нас на диване, мама с нею разговаривала, решая ее вопросы, и разрешала гулять дальше, но не уходить далеко от дома. Мы снова были отданы друг другу. Было это каким-то захватывающим изнеможением, почти истязанием. В один из понедельников я ощутил головокружение, близкое к обмороку, и сказал себе:

––Пощади себя, ну и что, что прекрасна, что любима, что вкусна! Жить – или жизнь? И выбрал жизнь осторожную, не до изнеможения, без желтых звездочек в глазах.

Звоню Иде вечером. Мама отвечает, что ее нет дома. Звоню позднее – еще не пришла. Звоню уже во внеурочный час – все нет. Зашевелилось подозрение, появились обидные и ранящие мысли. На завтра позвонила сама.

––Ты вчера звонил, я уходила. Сосед сверху поздравил меня с днем рождения букетом роз, и я зашла к нему, немного задержалась. – Бешеная злоба захватила меня, хотелось кричать, рвать и метать. Но сдержался, и на ее спокойное –Встретимся завтра, – смиренно ответил, –хорошо.

После этого случая я потерял покой. Особенно страдал вечерами. Ревность мучила, жгла, жалила сердце. Пусть она честна, хорошо, но я не мог себя успокоить, и наконец попросил Иду звонить мне каждый вечер и желать мне спокойной ночи. Такое лекарство я прописал себе. Без него я не мыслил ложиться и спать, и не смог бы спать, не позвони Ида. Благодарен ей, она поняла, как я страдаю, и прилежно исполняла мою просьбу.