Паскаль Лене - Анаис

– Платье было лишним, – сказал он мне. – Анаис правильно сделала, что его сожгла. – И добавил, обращаясь к девушке: – Тебе нужны бриллианты. Сверкающие капельки на груди и животе. И больше ничего. – Снова повернулся ко мне, широким жестом явив моему восхищенному взгляду живую картину из Анаис, дерзкой наездницей сидящей у него на коленях: – А как бы ты ее нарядил?

У меня вырвался такой ответ:

– Однажды ты выгонишь ее на панель. Из тщеславия. Будешь ссужать ее прохожим, чтобы доказать самому себе, что она твоя и ты можешь делать с ней все, что хочешь.

– Ты так говоришь, потому что не смеешь ее трахнуть. Тебе этого до смерти хочется, но ты не смеешь. Из-за меня. Ты боишься, что мне это будет не по нутру.

– Это тебе будет совсем не по нутру, потому что это будет означать, что Анаис сыта тобой по горло.

Анаис слушала, но не относилась к нашей перепалке серьезно. За кем останется последнее слово – за Жеромом или за мной, – предстояло решить ей. Посмотрим, когда.

Винсент живет в Авиньоне или в пригороде: во время фестиваля он время от времени оттирает бензином и хозяйственным мылом черное масло с рук и приходит на спектакль. Он угощает себя театром, это естественно. К тому же старый институтский товарищ, ставший теперь писателем, представляет свою пьесу: нашему Винсенту хочется посмотреть эту пьесу, это тоже нормально.

Через несколько вечеров после премьеры я заметил его в очереди в билетную кассу. Я подошел. Нет-нет! Давай мы будто бы не знаем друг друга. Так будет лучше смотреть твою пьесу. Ладно! Я все-таки куплю билет. Не надо. Винсент хочет остаться совершенно беспристрастным: он сам заплатит за зрелище, как все. «Поговорим после спектакля. Я выскажу тебе свое мнение. Без всякого снисхождения».

Двумя часами позже мы уселись на террасе соседнего бистро. Винсент начал с тяжеловатых комплиментов, с дифирамбов: это в его стиле. Я ждал продолжения. С ним всегда надо ждать продолжения. Люди никогда не меняются полностью. Человек с высшим образованием, ставший заправщиком, меняется не больше, чем любой другой. Этот человек скрывал свои мысли. Он всегда будет их скрывать.

– Что меня немного удивило в сюжете, – обронил он наконец, – так это что девушка бросила их обоих, не выбрала никого.

– Так и было задумано, чтобы удивить, – сказал я угрюмо.

– Да нет, тут не удивление, а разочарование. Я уверен, что многие зрители были разочарованы.

– Надо бы у них спросить.

Винсент покачал своим стаканом, глядя, как кружатся кубики льда, тающие в виски. Он не торопился, и эта его неторопливость истощала чужое терпение.

– Тебе нравится эта тема, – продолжал он, – двое мужчин возле одной женщины. Или трое. Почему бы не трое? А она не решается, никак не может выбрать. Такая ситуация повторяется в нескольких твоих романах.

– Она встречается у многих авторов.

– Но у тебя все очень жизненно, редкой искренности. Я думаю, это и приносит тебе успех.

– Это что, интервью?

– Не сердись! Мы прекрасно понимаем, о чем говорим. Мы проговорили об этом полночи. Винсент для того и пришел. А я целую неделю ждал его. Я хотел смотреть на его танцовщиц фламенко и следовать за ним в лирических отступлениях к черту на кулички. Я хотел проникнуть в его причудливое воображение, так как думал, что так смогу приблизиться к Анаис и, может быть, поймать ее тень. Конечно, я от этого отбивался, мне легко удавалось ввести себя в заблуждение. Винсент вызывал у меня головную боль. Все в нем меня раздражало: его повадки, тон его голоса, вечная манера ходить вокруг да около. Но он позволял мне обмануть самого себя в отношении моего желания. Ведь это ему так хочется вспоминать Анаис. А я только выслушиваю его причитания. Что я с этим поделаю! Это его навязчивые идеи и тоскливые воспоминания, не мои. Не мои!

В этом смысле за тридцать лет ничего не изменилось. Мы все те же! Неизбежно. Восстанавливаются те же связи. Партия в шахматы возобновляется с того момента, на котором ее оставили. Словно все это было вчера! Время пожирает нас и ничему не учит. Ничему по существу. Мы тратим свои силы без всякой пользы. Глядя на такого типа, как Винсент, можно даже подумать, что это не так уж плохо. Он добровольно играет дурную роль. Он взял ее на себя ради других. Можно подумать, что он и впрямь это делает по доброте душевной. Это образцовый козел отпущения: тот, кого выгоняют в пустыню ради собственного спасения. И он прекрасно справляется с этой ролью. Он ведь одиночка, правда? Не так уж, впрочем, он и одинок, раз я мысленно иду за ним следом и жду, чтобы по возвращении он рассказал мне о том, что узнал.

Он скажет, но не сразу. Случаю понадобилось тридцать лет, чтобы свести нас: осталось подождать несколько часов.

Да случай ли это? Мне теперь уже трудно поверить в то, что мы с Винсентом не должны были встретиться. Зачем-то было нужно, чтобы Анаис в последний раз могла побыть вместе с нами. Только Жерома недостает. Если бы он сейчас пришел и сел за наш столик, я удивился бы, честно говоря, лишь для виду. Впрочем, судьба – если речь о ней – не высылает приглашений заказной почтой.

– Жером? Я окончательно потерял его след, – сказал Винсент, словно в ответ на мои мысли. – А ты следил за его карьерой?

– Он участвовал в нескольких коллективных выставках, и все. Вообще-то он чересчур любил девушек, чтобы покорить мир своим гением. Он знал только одну заповедь: никогда не спи один. Его сумбурные идеи и вспышки гнева в первую очередь должны были поразить его самого. Он был хороший парень.

– Ты говоришь о нем как о покойнике, – заметил Винсент. – Прямо похоронная речь.

– Я и о себе мог бы так сказать. А ты со своими бензоколонками в какое время пожил?

Эта мысль отнюдь не смутила Винсента. Он улыбнулся и заметил:

– Но об Анаис мы говорим в настоящем.

Улыбка стала шире. Какое-то время он словно предавался своим потаенным мыслям. Я подумал, что сейчас он перейдет к той, которая объединила нас вопреки всем и всему, расскажет, что знает, или признается, что не знает ничего, и наконец отпустит меня.

Он порылся в своей кожаной сумочке, висевшей у него через плечо, откуда уже достал сигарету, очки для чтения и т. д. Я подумал, что он ищет бумажник, и машинально запротестовал:

– Нет-нет! Я угощаю!

Винсент положил на стол тетрадку в картонной обложке, с листами, скрепленными проволочной спиралью.

– Хочешь? – спросил он.

Это была тетрадь с набросками: Анаис, страница за страницей, углем или сангиной.

– Хочешь оставить ее себе? – повторил Винсент. – У меня есть еще. У меня они все.

– Она их тебе подарила?

– Не украл же я их.

– Когда подарила? Давно?

Он посмотрел на меня с таким выражением, какого я раньше у него не замечал. Он вдруг показался очень далеким от того, что меня тревожило, безразличным до удрученности.