Дениз Робинс - Сладостная горечь

– Мамочка, а мы вернемся в Бернт-Эш до конца каникул?

Венеция отвернулась, чувствуя, что краснеет.

– Я еще не думала об этом.

– Ужасно хочется увидеть Жокея, – жалобно произнесла Мейбл.

– С ним все в порядке. Знаешь, сегодня утром я получила письмо от Маргарет. Она пишет, что, по словам Беннетта, он в хорошей форме.

– Не очень-то весело иметь пони, на котором нельзя ездить, – вздохнула Мейбл.

Венеция нагнулась и положила в огонь еще одно полено. Одно упоминание о возвращении в Бернт-Эш вызвало боль у нее в сердце. А Мейбл с детской бестактностью добавила:

– Мне бы очень хотелось, чтобы мы могли вернуться туда!

Леди Селлингэм кашлянула и резко воткнула иглу в шитье.

Тогда Венеция повернулась и посмотрела в лицо дочери.

– Дорогая, я понимаю твои чувства, но не так-то просто жить в доме, который тебе не принадлежит.

Теперь Мейбл, в свою очередь, смутилась и залилась краской.

– Я думала, что это и твой дом, мамочка.

– Я… – Венеция запнулась, беспомощно пожала плечами и поглядела на леди Селлингэм, словно, прося о помощи. Леди Селлингэм сказала тихим утешающим тоном:

– Мне кажется, тебе давно пора в постель, милая деточка, а мы с мамой поговорим о том, что можно предпринять. Может быть, мы даже привезем твоего пони сюда и поставим в здешнюю конюшню.

Когда Мейбл ушла, свистом позвав с собой Поппита, две женщины молча посмотрели друг на друга. Леди Селлингэм отложила свое вышивание. Со свойственной ей проницательностью она поняла, что творится в душе Венеции.

Трагедия брака Венеции с Майком Прайсом была и ее личной трагедией.

– Разумеется, – внезапно сказала она, – ты не должна позволять Мейбл снова общаться с Майком.

Венеция густо покраснела.

– Но мама, я не могу так жить дальше. Не могу! Это будет нечестно по отношению к Майку.

– Моя дорогая деточка, – воскликнула леди Селлингэм, – у тебя есть полное право развестись с ним!

– Я… не могу, – сказала Венеция глухим голосом.

Леди Селлингэм вздохнула.

– Ты все еще любишь его?

– Не так сильно, как раньше, – ответила Венеция. Она встала, облокотилась о каминную доску, и, положив голову на руки, уставилась в огонь. – Нет, не так, как раньше… но ведь вы знаете, что есть причина, почему я не могу согласиться на развод. Я не могу и не хочу втягивать Мейбл в это дело. Я все время надеюсь, что она забудет об этом или, по крайней мере, это отойдет у нее на задний план.

– Да поможет нам Бог, – со вздохом сказала старая леди и вновь взяла в руки вышивание. – Было бы ужасно, если бы у нее остались длительные впечатления, которые бы испортили ее романтическое предчувствие будущего.

– В том, что она видела, романтики было немного.

– О моя дорогая! – с болью в голосе произнесла леди Селлингэм.

Венеция протяжно вздохнула.

– И кроме того, мама, я не могу возненавидеть Майка… не могу.

– В отличие от него ты – преданная натура.

– Да, и я по-своему люблю Майка. Говорят, что всегда получаешь то, что заслуживаешь. Так и я, наверное, заслужила то, что он сделал по отношению ко мне.

– Абсолютная чушь, – отрезала леди Селлингэм. – Я не склонна к цинизму, но сомневаюсь в правильности этого закона. Слишком много злых людей процветает и слишком мало хороших и терпеливых получает вознаграждение.

Венеция повернулась и посмотрела на леди Селлингэм с легкой улыбкой.

– Это на вас непохоже, мамочка.

– Нет, конечно, но иногда именно так мне кажется. Извини меня, моя дорогая, но почему ты считаешь, что в этом есть хоть какая-то доля твоей вины? Майк ведет себя как глупый студентишка, а ведь ему уже тридцать четыре года.

Венеция прищурилась и опять стала смотреть невидящим взглядом в огонь.

– Странно, но теперь, когда я так долго с ним не виделась и имела возможность все как следует обдумать, я пришла к выводу, что мои чувства к Майку были скорее материнскими, чем какими-то другими. В нем много хорошего, но он совершенно безответственный человек, а я не та женщина, которая ему нужна. Он был вполне счастлив, пока я не вышла за него замуж; это одна из причин, из-за которой я думаю, должна быть терпеливой.

Леди Селлингэм пожала плечами.

– Иногда, моя дорогая, – сказала она шутливым тоном, – мне кажется, что я живу слишком долго. Я настолько старомодна, что не понимаю вас, молодых, с вашей современной психологией. Если бы я была настолько безумна, чтобы выйти замуж за Майка Прайса, я бы уже свернула ему шею ради его же пользы.

Венеция рассмеялась, но смех ее звучал глухо и устало. Она действительно чувствовала себя усталой и измученной, и тем не менее, по мере того, как гнев отходил на задний план, в ее душе появлялись другие чувства.

«Если бы только можно было перевести часы назад, – думала она, – если бы мы могли начать все сначала. Наверное, я где-то совершила ошибку. Может быть, я была слишком чопорной и самоуверенной и слишком старалась сделать из него такого человека, какого мне хотелось. Я не понимала, что делала, но все же делала, а так женщина никогда не должна поступать…»

Неожиданно для себя Венеция вытащила из сумочки, оставленной на диване, письмо. На конверте была наклеена американская марка.

– Мама, – сказала она. – Я не часто показываю другим письма Германа Вайсманна, но хочу, чтобы вы это прочли. Начните со второй страницы. В следующем месяце он возвращается в Лондон. Я хотела бы получить от него совет. Джефри ценил его мнение. Я не рассказала ему обо всем, что произошло – я не могла. Я написала ему очень сдержанно, чтобы только дать понять.

Леди Селлингэм взяла письмо и начала читать указанную страницу, исписанную тонким наклонным почерком.

«Мне ли не знать горечь человеческих страданий и муки потерь? Я тоже испытал это, когда лишился моей любимой Наоми и маленького сына. Когда умер мой дорогой Джефри, и мы с Вами были соединены общим горем, я помогал Вам, но теперь мне трудно сделать это. Эта новая беда не из тех, что облагораживают и духовно преображают людей. Потерять любимого человека, как вы потеряли Джефри, – одно; потерять его так, как Вы потеряли Майка, – совсем другое. Больше всего страдает Ваша гордость. У Вас отняли веру, что само по себе – трагедия. Бедная моя Венеция! Ваше счастье было недолговечным. Когда Вы в первый раз спросили меня о том, будет ли разумным Ваше решение выйти за Майка замуж, я не мог одобрить его. Я сомневался, но так как Вы сильно любили его, я надеялся на лучшее. Увы, моим надеждам не суждено было сбыться.

Я глубоко сочувствую Вам, но когда я слышу крик из глубины Вашего сердца „Что мне делать?“, ничто из моих знаний и жизненного опыта не поможет дать ответ.

Я скажу Вам вот что. Сочувствуя Вам, мое сердце одновременно наполняется сожалением по отношению к нему. Майк никогда не был юным богом, каким Вы его представляли. У него не было даже величия младших божеств. Он принадлежит и всегда принадлежал земле, без особой духовности, не имеющий идеалов. Он подобен миллионам других людей, которые живут и умирают в этом мире поколение за поколением, не будучи существами ни из Света, ни из Тьмы. Он – как описанные Робертом Бруком „странники в срединной мгле“.