Дениз Робинс - Сладостная горечь

Всю свою жизнь Майк странствовал и не мог помочь самому себе, поскольку у него нет глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать, и ему никогда не будет позволено иметь язык, чтобы говорить. Он – язычник и эгоцентрист. Даже не великий эгоцентрист, а просто незначительный самодовольный человек, чья незначительность поначалу была скрыта от Вас за маской юношеского очарования и, несомненно, его искреннего желания угодить Вам. Ему нравится быть популярным. Ему нравится наслаждаться жизнью. Он увидел возможность насладиться жизнью вместе с Вами, могущей дать ему не только красоту и жизненный опыт, но и глубокую преданность, не говоря о других ценностях, которые не купишь за деньги. Простите, если я причиняю Вам боль, но я должен оставаться честным. Он не любил Вас настоящую, которую любил Джефри и которую я буду всегда любить и глубоко уважать. Он любил то, что Вы могли ему дать, а женившись на Вас, он обнаружил, что этого недостаточно. Как ребенку, которым он и является, ему надоела новая игрушка и он вернулся к старой. Испорченный и преисполненный эгоизма, он не пожелал сделать шаг в сторону и освободить место для Вашего ребенка.

Но должно ли его одного винить? Вы старше, Вы приняли на себя эту большую ответственность – еще одного „ребенка“, когда вышли замуж за Майка. Теперь, когда он огорчил Вас, обманул Вас, имеете ли Вы право покинуть его? Разве это не высочайшее испытание для Вашей любви, заставившей Вас соединить Вашу жизнь с его жизнью? Неужели Вы бросите этого бедного молодого человека, который нуждается в Вашей моральной поддержке и который, как Вы говорите, попросил Вас дать ему еще один шанс? Не позволяйте Вашей гордости и гневу и даже Вашей любви к Мейбл сделать Вас нетерпимой. Позвольте напомнить вам банальную истину, что „человеку свойственно ошибаться, а Богу – прощать“. В Вас есть божья искра, Венеция. Она не должна оставаться скрытой. Если Вы теперь расстанетесь с Майком, он опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как мать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка.

Я не люблю Майка. Вы это знаете. Тем не менее, в нем все же есть что-то привлекательное, иначе Вы бы никогда не отдали себя ему. Думаю, если Вы сейчас вернетесь к нему и возьмете на себя эту огромную ответственность, то избавитесь от чувства разочарования и ложно понятого превосходства. Возможно, Вы станете более смиренной. Вы снизойдете до того, чтобы простить его и снова будете жить с ним, и это поднимет его в собственных глазах, равно как и в Ваших. Я чувствую, что прав, хоть и отправляю это письмо со страхом и трепетом.

Он хочет, чтобы Вы вернулись – возвращайтесь и постарайтесь при этом быть счастливой. Я убежден, что это в Ваших силах.

Как ни странно, я даже не сержусь на Майка, поскольку он совершил лишь то, что следовало ожидать от него, что ему свойственно. Ему потребуется вся жизнь или даже много перевоплощений, чтобы научиться смотреть на Вас глазами, исполненными понимания.

Да благословит Вас Бог. Вы можете всецело рассчитывать на меня.

Герман».

Леди Селлингэм вернула письмо Венеции. Потом она сняла очки и смахнула слезу.

– Прекрасное письмо, Венеция. Очень глубокое и трогательное.

У Венеции задрожали губы. Она слегка постучала ногтем по одному из предложений и прочла его вслух: «Если Вы теперь расстанетесь с Май-ком, он опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как жать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка…»

Затем Венеция перевела взгляд на мать Джефри.

– Вот, что думает Герман и что чувствую я. Вот почему я больше не могу оставаться вдали от Майка.

– Постараюсь понять, – с трудом выговорила леди Селлингэм.

Венеция уселась на скамеечку у ног пожилой женщины и, взяв ее изящную холодную руку, приложила ее к своей пылающей щеке.

– Мама, Герман прав, – повторила она.

– Но Герман не знал… о Мейбл…

– Да, он не знает.

– Возможно, если бы он это знал, то написал бы в другом духе.

– Не думаю.

Леди Селлингэм наклонилась вперед и погладила Венецию по щеке.

– Дорогая моя, поступай, как сочтешь нужным.

Маленький дом был погружен во тьму, и порывистый ветер носился по саду, заливая дождем ставни, когда в ночи раздался пронзительный звонок телефона.

Венеция, всегда спавшая чутко, первой услышала его, включила лампу, накинула на плечи пеньюар и поспешила вниз. Она бросила взгляд на часы: было почти два часа ночи. В глубине сознания мелькнула мысль, что это Майк.

Но когда она подняла трубку, то услышала женский голос, а вовсе не Майка. Тем не менее, звонок имел отношение к нему.

– Это миссис Прайс?

– Да.

– С вами говорит сестра госпиталя Сент-Мэри, рядом с Форест-Роу.

– Рядом с Форест-Роу? – непонимающе повторила Венеция.

– Да, неподалеку от Ист-Гринстеда, если вы знаете.

– Да, я хорошо его знаю.

– Вы должны приготовиться к тяжкому удару, дитя мое, – прозвучал в трубке другой, мягкий голос. – Я настоятельница этого монастыря. Мы принадлежим к ордену сестер милосердия. Вашего мужа привезли к нам на «скорой» час или два назад.

У Венеции сердце в груди перевернулось.

– Моего мужа!

– Да, мистера Майка Прайса из поместья Бернт-Эш. Я правильно назвала имя и адрес? – Да.

– Он попал в серьезную аварию на перекрестке дорог в полумиле от нас. Похоже, его машину занесло, и она столкнулась с грузовиком.

Лицо Венеции побледнело. Дрожа, она поплотнее закуталась в пеньюар.

– Как сильно он пострадал, сестра?

– Очень сильно, моя дорогая.

– Он… мертв?

– Нет… но в критическом состоянии.

– Вы имеете в виду… он умирает?

– Не знаем. На все воля Божья. Мы молимся за него.

– Что говорит врач… Что у него травмировано?

– Больше всего пострадал позвоночник. Сломано несколько ребер. К счастью, лицо не задето. Он потерял много крови, и ему только что сделали переливание.

– Значит, надежда есть?

– Да. Врач говорит, что у него крепкое телосложение.

– Он в сознании? Он сказал вам, кто он?

– Нет, – ответ прозвучал тихо, – он не приходил в сознание. Но с ним была пассажирка.

Венеция облизнула губы. Сердце ее учащенно забилось.

– Кто она, вы знаете?

– Некая мисс Лоусон.

Венеция закрыла глаза и до боли сжала руку.

За первым ударом последовал второй.

– Мисс Лоусов пострадала сильнее, чем ваш муж, миссис Прайс. Она пришла в сознание на несколько минут, но скончалась сразу же, как сообщила нам эти сведения.

– Скончалась! – повторила Венеция.

– Да, бедное дитя. Она ужасно покалечилась. Всемогущий Господь проявил милосердие, взяв ее к себе.

Мягкий умиротворяющий голос женщины, для которой смерть означала только пробуждение к лучшей жизни, немного успокоил Венецию. Но у нее все еще стучали зубы. Все ее существо трепетало от жуткой мысли, что Джикс Лоусон мертва.