Эсси Саммерс - Розы в декабре

Тем временем хака подошла к своему драматическому концу, и дети исчезли. Фиона стояла как завороженная, чувствуя, как ее пробирает дрожь. Внизу сад спускался к подножию холма, дальше виднелось озеро, серая поверхность которого была слегка подернута рябью, а где-то на противоположной стороне тянулась розовая полоска — это в воде отражались горные пики, которые уже осветило солнце. Хрупкую тишину свежего утра нарушил голос, из-за огромного ствола матипо появился Эдвард. Под мышкой у него была волынка, гленгарри, шотландская шапка, молодцевато сдвинута набекрень.

— Доброе утро, мисс Макдоналд. Любуетесь нашими видами?

В его голосе ей почудилась насмешка.

— Да... по крайней мере, по части пейзажа Новая Зеландия не имеет себе равных.

— Вы хотите сказать, что в остальном ей многого не хватает?

Их взгляды встретились.

— О, что вы, мистер Кэмпбелл, было бы несправедливо винить Новую Зеландию в ваших личных недостатках.

Он засмеялся:

— Все равно спасибо, мисс Макдоналд, за ваши аплодисменты и явный восторг от выступления детей. Хаки иногда пугают непосвященных до смерти. Вообще-то говоря, именно для этого сей ритуал и предназначен. Мне следовало предупредить вас вчера вечером, что здесь, у Кэмпбеллов, он исполняется каждое утро. Я и сам неплохо умею исполнять его, мы всегда открывали так спортивные соревнования в школе. И школьные концерты. Среднюю школу я кончал в Данидине. А теперь пора подкрепиться. Завтрак готов.

— Завтра я помогу вам. Я и сегодня хотела, но забыла поставить звонок на будильнике...

Эдвард пожал плечами:

— Мы и не ждали этого в первое же утро. Вы очень устали. Но вообще, когда я дома, я всегда готовлю завтрак. Элизабет мне помогает.

— Элизабет, а не Виктория? Я еще вчера вечером обратила внимание, что...

— Виктория просто терпеть не может готовить, а Элизабет очень любит. Зато Вики убирает постели. Мне кажется, гораздо лучше и удобнее предоставить им делать то, к чему каждый более склонен.

Фиона с негодованием посмотрела на него:

— Я не сторонница подобной философии. Для развития детей это не очень подходит. Виктория должна научиться готовить.

— Вы сами убедитесь, что игра не стоит свеч, — бросил Эдвард и, насвистывая, удалился.

Фиона подумала про себя, что лучше бы ему насвистывать другой мотив.

Все юные Кэмпбеллы были уже не в костюмах маори, а в весьма приличной европейской одежде: девочки в килтах клана Кэмпбеллов Аргильских и в алых джерси; мальчики в светло-серых шортах, шотландках и зеленых пуловерах. Для Фионы эти наряды символизировали их двойственную сущность — полумаори, полушотландцы. Виктория отнесла поднос с едой в комнату мисс Трудингтон, потому что она всегда завтракает в постели.

— Поначалу Труди ни в какую не хотела с этим соглашаться, она спартанка по натуре, но потом поняла, что остальным придется всегда ее ждать. Она беспокоится, что задерживает нас из-за того, что долго занимает ванную комнату.

Фионе было неприятно видеть, что Эдвард заботится о других, что он груб не со всеми.

На кухне было тепло и уютно. Она, несомненно, была такой, как в дни пионеров: с двумя очагами, с длинным, тщательно выскобленным столом и буфетом, но с современной металлической раковиной и мойкой, пластиковыми табуретами, ярко расписанными шкафами, всеми современными удобствами, которые позволяла мощность генератора.

— Нам бы нужно завести рефрижератор с глубокой заморозкой, что решило бы проблему с хлебом, но пока, увы... Надеюсь, как-нибудь это разрешится. А пока, поскольку ни у кого нет времени на выпечку хлеба, мы едим черствый — жарим его в тостере. Хлеб нам завозят из Ванаки на катере.

Завтрак был внушительный. Овсянка, жареные домашние свиные колбаски, кофе, тосты, мармелад. Фиона решила, что надо воздать дьяволу должное, не говоря уж о том, что дружеский настрой необходим для детей, и похвалила хозяина:

— Вы замечательный повар, мистер Кэмпбелл.

— Куда от этого денешься — на дорогах поневоле приходится учиться готовить.

— На дорогах? — не понимая, переспросила Фиона.

— Ах да, вы ничего не знаете. Ваша легкомысленная подруга ничего вам не рассказала.

— Не называйте ее легкомысленной, — осадила его Фиона. — Просто она была вне себя от счастья. И к тому же страшно торопилась.

— Это называется любовь! — со вздохом произнес Эдвард. — С женщинами всегда так, насколько я знаю. Мужчину это не выбивает из колеи. Для него любовь не самое главное.

— Мама говорила, что любовь — самое главное, дядя Эдвард, — внезапно вмешалась Виктория. — Она говорила: «Это первое и главное, а... а...» — ох, я забыла.

Эдвард взглянул на племянницу, и лицо у него смягчилось.

— «А все остальное приложится». Знаю, Виктория, Ранги нередко это говорила. Конечно, она права, а не я.

Фиона была ошеломлена. Как? Эдвард Кэмпбелл признает, что он не прав? И о Рангимарие говорит в настоящем времени. Как будто она все еще с ними.

— Да, так вы спрашивали о дорогах, — вернулся к начатой теме Эдвард. — Я инженер. Был инженером. Прокладывал дорогу к западному побережью. С другой стороны озера. Но сейчас вернулся к тому, с чего начал, — к овцеводству.

Его вернула сюда гибель отца ребятишек.

— Да, вспомнил, — сказал Эдвард, вставая и отодвигая стул. — Я должен сказать вам пару слов до начала занятий. Дети, уберите со стола. Труди сказала, что будет мыть посуду, пока у нас все не наладится.

Эдвард помедлил у двери и посмотрел на Фиону.

— Комната, что я вам сейчас покажу, имеет общую дверь с вашей спальней. Я представлял себе будущую гувернантку во всех отношениях идеально подходящей детям. Она в моем воображении была зрелой и нравственно здоровой и с каким-то особым шармом, который действительно дается страданием, как вы говорили. И я решил отдать ей эту комнату — ту, в которой жила Рангимарие, — в качестве гостиной. При жизни Ранги это было сердце дома. Я сказал о своем решении детям и не хотел бы, чтоб они подумали, будто вы разочаровали меня.

Фиона чувствовала, с какой неохотой уступает он заветную комнату. Судя по всему, память о Рангимарие здесь превратилась в культ. Фиона с трудом подавила желание сказать ему, что ей бы хватило и одной спальни. Тем не менее Рангимарие ужасно заинтересовала ее.

Эдвард открыл дверь. Пол комнаты был устлан коврами: на сером фоне вкраплены пятна с оттенками опавших листьев и лимона. На окнах висели занавеси из тускло-зеленой тафты с серебристой искрой, стены изящно отделаны по штукатурке холодноватой зеленью, на которой выгодно выделялись картины. Кресла были глубокие, с выгнутыми спинками. Интерьер годился для любого времени года благодаря сочетанию теплых и холодных тонов. Три стены с окнами как бы образовывали эркер. Одна стена смотрела на восток — на озеро, другая на юг и третья на запад, на холмистую равнину.