Анна Дубчак - Желтые перчатки

– Ты не углубляйся в эти моральные дебри, а лучше ответь мне прямо: ты выйдешь за меня замуж? Ты все еще хочешь быть моей женой? Ты обещаешь мне, наконец, впредь не поступать так…

– Нет, я не могу тебе ничего пообещать… – Она подняла на него полные слез глаза. – Я не могу тебе лгать… Ведь я все эти годы думала, что знаю себя, а оказалось, что это не так… Это со стороны тебе могло показаться, что я совершила безрассудный поступок, проведя ночь в гостинице с незнакомым мне мужчиной… Да и я сама бы раньше именно так оценила свои действия… Но поверь, Сережа, я отдавала себе отчет… Я хотела этого, я…

Она закрыла глаза, представив себе Невского, обнимающего ее в гостиничном номере, на гостиничной кровати, Невского, раздевающего ее… Она почувствовала, как щеки ее запылали.

– Нам надо расстаться…

– Но ведь он же бросил тебя! Он негодяй, каких много…

– А что, если он умер? – Она открыла глаза и ахнула. – Как это я сразу не подумала? Но тогда бы я увидела врачей, садящихся в лифт… Нет, все было тихо… Понимаешь, я должна убедиться в том, что он сам не захотел прийти… Это очень важно…

– И тогда ты успокоишься?

– Да… Тебе, верно, смешно все это слышать… А теперь уходи… Я не могу, я не знаю, как себя вести… Я не знала, не знала… – и она снова зарылась лицом в подушку. Поза ее была столь беззащитна, что Костров, вдруг в полной мере ощутив всю свою власть над этой женщиной, забыл на какое-то время о том, что она два последних дня провела в объятиях другого мужчины… Он не мог представить ее лежащей в постели с кем-то другим, а потому повел себя так, как вел обычно… Откинув простыню, он обнял Валентину сзади и прижавшись к ней, зашептал что-то о своей любви, желании, о том, какая она теплая и гибкая, и что ушки-то у нее розовые и волосы как шелк, и что он уже не может без нее… Сергей не мог видеть ее лица, как не видел никогда и до этого дня… Он, закрыв глаза, наслаждался ее телом, чувствуя себя в нем полным хозяином, собственником…

А она, стиснув зубы, тихо плакала, упираясь лицом в душную подушку и давясь слезами, и при каждом толчке тела Сергея, которое теперь соединилось с ее телом, ужасалась при мысли, что теперь изменяет Невскому… Инстинктивно Валентина ждала, что с ней произойдет то, что происходило всякий раз, когда она занималась этим с Сергеем, но тело ее, находясь в физическом подчинении, отказывалось подчиняться в любви…

Ее тело уже перестало любить его тело. Она жаждала другого тела. Она хотела Невского и за ночь с ним предала бы всех…

– Это безнравственно, – сказала она, когда Сергей уже направлялся в ванную.

Он замер на пороге и переспросил ее:

– Что ты сказала?

Она откинулась на подушки и, оказавшись на спине, тяжко вздохнула:

– Я сказала, что у меня ничего не получилось… Ведь ты же должен знать?

– Но у тебя и раньше ничего не получалось – не получалось, а потом… получилось… Просто это нервы… Мы повторим это вечером… – И он ободряюще улыбнулся ей.

Эмма Латинская занимала целый особняк в Булонском лесу. Это было вычурное двухэтажное белое здание с колоннами и башенками, эдакое смешение стилей, но очень милое и уютное. Большие прохладные комнаты были заставлены мебелью эпохи Людовика IV, а стены украшали старинные гобелены, изображавшие сцены королевской охоты.

«Особняк, каких тысячи, – сказал Борис Захаров Бланш после первой поездки к Эмме, – даже неинтересно».

Эмигрантка второй волны, Эмма Латинская, а в замужестве Эмма Баланс, схоронив в прошлом году своего мужа Патрика Баланса, богатого промышленника, затосковала по родине и дала в «Геральд Трибун» объявление, что будет рада любому русскому с хорошей дикцией, который бы согласился поработать чтецом в вечернее время. Желающих оказалось больше двадцати, но Эмма остановила свой выбор на низеньком и спокойном Борисе Захарове, даже не приняв во внимание его прокатывающееся «р» и низкий голос. Он был обаятелен и мил, Эмма почувствовала это сразу же, как только они обменялись несколькими фразами…

– Вы приняты, мсье, – сказала она на русском, но с сильным акцентом, – к работе можете приступить хоть сейчас… А всем остальным, – обратилась она к горничной Пат, – скажи, чтобы уходили… У них чрезмерно хорошая дикция, я полагаю…

И она засмеялась своим тихим гортанным, мягким смешком…

Затем они уединились в кабинете, куда Пат принесла кофе, и Эмма, худая светловолосая женщина в розовых брюках и желтом свитере, положила на столик перед Борисом томик Бунина.

– «Солнечный удар», пожалуйста, – сказала она. – Хотя бы первые несколько абзацев… А потом примемся за кофе… Знаете, русских много, но мне понравились вы… Сначала почитаем, а потом поговорим о вас…

Он хотел ей сказать, что у него не так много времени, что к шести он должен быть уже на улице де Ренн, но у Эммы так горели глаза и так светилось лицо, что он лишь пожал плечами и взял в руки книгу.

– «После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом – все было прелестно в этой маленькой женщине – и сказала:…»

– Постойте, я помню, что она сказала: «Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись?…» – и глаза ее повлажнели. – Довольно! Оставим… Просто я давно не разговаривала с русскими… Давайте пить кофе, и вы мне немного расскажете о себе…

Борис посмотрел на нее, стараясь запомнить, потому что лицо этой женщины понравилось ему и он уже знал, что видит его в последний раз – он не собирался ублажать богатую соотечественницу даже за деньги, – и улыбнулся:

– Мне нечего о себе рассказывать… Я играю в ресторане «Экспресс», что на улице де Ренн… Мне нравится Париж, я приехал сюда пятнадцать лет назад, оставив под Москвой жену, которую я очень любил, и дочь… Здесь я снимаю квартиру на улице Фруадво… Люблю поспать, а в свободное от работы время гуляю или рисую… Вот в принципе и все…

– Да вы романтик… – Эмма возвела руки к потолку и наклонила голову набок, – романтик… Ведь вы не придете больше сюда, так?

Это было так неожиданно, что Борис и не сразу сообразил: услышал ли он это на самом деле или же ему послышалось. Он тоже наклонил голову набок, словно прислушиваясь к своим чувствам, и вдруг ответил, понимая, что говорит чистую правду:

– Я приду, я обязательно приду…

Эмма покраснела от удовольствия. Она вдруг поняла, что перед ней настоящий русский, сумасбродный, да к тому же еще и романтик… Борис способен на все… Деньги ему, конечно, нужны, но он не из тех, кто за деньги способен превратиться в клоуна. Он сильный и настоящий.

– Тогда до завтра, – она встала и протянула ему руку. – Борис Захаров… Очень красивое имя…