Джулия Тиммон - Так задумано свыше

— Почему же тогда… — Он приковывает ко мне вопрошающий взгляд.

Улыбаюсь, отставляю в сторону ногу, задираю штанину джинсов и указываю на колено.

— Я прилетела с разбитой в кровь ногой и вся промокшая. Увы, лишь через пять минут после твоего ухода… — Начинаю по порядку рассказывать о злоключениях, не позволивших мне явиться вовремя на самую желанную в жизни встречу.

На лице Эдвина играют чувства, а звездочки в его глазах сверкают все ярче.

— Вот так все и вышло, — заключаю я.

Эдвин смотрит на записку.

— Значит, ты все эти годы хранила ее?

Киваю.

— Естественно. Это письмо было единственным доказательством того, что я не придумала себе всю эту историю. Впрочем, порой мне казалось, что даже оно материализовавшийся кусочек мечты.

Взгляд Эдвина столь многозначителен, что возникает чувство, будто вот-вот из него хлынет поток признаний и объяснений, но он молчит и молчит. Придвигаю к нему конверт и записку.

— Возьми их себе.

Эдвин вскидывает бровь.

— Почему?

Смеюсь нервно-счастливым смехом.

— Потому что сама я, боюсь, рано или поздно сожгу это письмо.

— Сожжешь? — недоуменно переспрашивает Эдвин, наклоняя вперед голову.

— Понимаешь, я так сильно, почти исступленно верила и так горячо ждала новой встречи, что порой надежда граничила с отчаянием, — объясняю я чуть дрожащим от избытка чувств голосом. Опять смеюсь. — А в отчаянии, сам понимаешь, можно натворить такого, о чем будешь потом всю жизнь жалеть. — Нежно похлопываю по записке. — Может, у тебя получится… — взволнованно сглатываю, — сохранить наше письмо.

Умолкаю. Если Эдвин вдруг решил, что может простить меня, ему бы самое время сказать об этом. Весь его вид, выражение лица и взгляд говорят о том, что он все-таки хочет быть со мной, однако он как будто и не собирается ни о чем говорить. Сидит и молча смотрит то на меня, то на конверт и записку.

Надо дать ему время, еще немного подождать, говорю я себе, хоть внутри от неопределенности и тревоги все вертится каруселью. Он еще не вполне осознал то, что я рассказала, не до конца разобрался в своих чувствах и не готов к разговору.

Эдвин смотрит на мою ногу, на которой до сих пор задрана штанина, вновь переводит взгляд на меня. Несмело улыбаюсь, вспоминаю, что после сна в самолете я ни разу не взглянула на себя в зеркало, и в смущении провожу рукой по волосам.

Молчание становится тягостным, а минуту спустя — невыносимым. Прикидываю, что если сама стану спрашивать, желает ли он видеть меня в качестве постоянной спутницы, то лишь все опошлю, может даже спугну его. Из последних сил жду еще минуты две, жестко говорю себе: значит, не судьба, наклоняюсь и резким движением одергиваю штанину.

— Забавно, что мы встретились третий раз не сговариваясь. — Прятать в душе боль невообразимо трудно, но я стараюсь изо всех сил. Уйти лучше легко и без слез, а выплакаться в дамском туалете или даже в такси, если не выйдет дотянуть до гостиницы. В конце концов, страдать из-за этого парня мне не привыкать. Делается смешно. — Три раза! — с улыбкой говорю я. — Четвертого наверняка не будет.

Эдвин, будто с намерением возразить, сжимает губы и хмурится. Больше не в силах мучиться, я вскакиваю, вешаю на плечо сумки и, уже шагая прочь, восклицаю:

— Будь счастлив!

Выбегаю из бара, но приостанавливаюсь у порога от звона бьющегося стекла и женского визга позади. — Смотреть же надо под ноги!

Поворачиваю голову и вижу Эдвина. Он стоит возле стойки, прижимает руку к груди, что-то говорит девице с неестественно белыми волосами и в переднике, склонившейся над грудой разбитых стаканов и чашек, а сам с испугом и тревогой смотрит на выход.

— Кэтлин! — кричит он, замечая меня. — Кэтлин, пожалуйста, подожди!

Девица держит его за рукав и гневно тычет пальцем в кучу стекла.

— Заплатите, потом катитесь на все четыре стороны! Мечтаете удрать, не дав ни гроша?!

— Да нет же, нет! — говорит Эдвин, стуча себя в грудь. — Я на минутку и тут же вернусь. Мне надо догнать одного человека, а то…

— Знаю я вас, таких! — вопит девица. — Сбежите, а мне выкладывай денежки! Нет уж, дудки!

До меня доходит, что приключилось, и я возвращаюсь в бар, спеша Эдвину на выручку.

— Как так вышло?

— Он налетел на меня, вышиб из рук поднос с грязной посудой! — жалуется блондинка, не отпуская рукав Эдвина. — Знаете, на какую сумму тут было стаканов, тарелок и кружек? А моральный ущерб?!

— Кэтлин… — Эдвин, словно не слыша крика, опять смотрит на меня так, будто не знает, настоящая перед ним я или всего лишь видение.

Смеюсь и поднимаю руку, чтобы девица скорее успокоилась.

— Прошу вас, не волнуйтесь. Мы заплатим. — Достаю из сумки кошелек. — Сколько?

Девица задумывается. Достаю три сотни.

— Хватит?

Эдвин спохватывается, с признательностью и нежностью берет мою руку и опускает ее.

— Ну что ты, я сам. — Торопливо достает бумажник, вынимает пять сотенных и кладет их в большой карман на переднике блондинки.

Физиономия девицы расплывается в улыбке, но Эдвин тут же забывает про приключившуюся неприятность, поворачивается ко мне и берет меня за руки.

Замечаю краем глаза, как бармен, довольно улыбаясь, подмигивает мне, едва заметно киваю ему и, затаив дыхание, смотрю на Эдвина.

— Кэтлин… — повторяет он, глядя на меня так, будто уверен, что вовек мною не налюбуется.

— Что? — улыбаясь спрашиваю я. — Я опять что-нибудь забыла? — Черт! Не стоило вспоминать о тех днях, когда между мною и им стояла преграда в виде дурацких перчаток, очков и шляпы. На миг замираю, боясь, что Эдвин рассердится, но он лишь слегка хмурится и улыбается.

— Нет. На этот раз ты ничего не забыла. Забыл я.

Недоуменно изгибаю бровь.

— Точнее, не успел, — поправляется Эдвин. — Кое-что сделать и кое-что сказать.

Он крепче сжимает мои руки, но тут перед нами возникает тучный высокий бородач в клетчатом костюме.

— Ребята, — ворчливо говорит он, — вы или что-нибудь покупайте, или отойдите.

Вспоминаем, что стоим у самой стойки и мешаем другим. Эдвин жестом говорит бородачу «не сердись, старина», и мы, рука в руке, идем из бара прочь.

Только-только закончился дождь, тучи рассеялись, и город освещает вечернее солнце. Останавливаемся на тротуаре, вдоль которого у обочины поджидают клиентов такси. Эдвин берет мою руку, ту самую, на которой белеет шрам, поднимает ее и смотрит на него с любовью и восхищением.

— Я скучал по нему. По нему и по твоей детской улыбке.

Смеюсь счастливым благодарным смехом и напоминаю:

— Кажется, ты сказал, что забыл кое-что сделать и кое-что сказать.

— Серьезно? — с наигранным удивлением спрашивает Эдвин. — Ах да, ну конечно! Сделать — вот что. — Он подносит мою руку к своим губам, прикрывает глаза и осыпает шрам и всю ладонь легкими теплыми поцелуями, от которых у меня внутри вздымается волна столь пьянящего желания, какого с Дугласом я не испытывала даже от намного более откровенных ласк.