Фелиция Флакс - Зеркало души

— Хоть вы и не пьете со мной, Радмила, напоследок мне все же хотелось бы побыть добрым волшебником, — Виталий Викторович отсалютовал бокалом, — и сделать для вас нечто волшебное…

— Не верь ему, — от дверей раздался голос Феликса. — Он не добрый волшебник, он злой гендиректор.

— Это одно и то же, — меланхолично отозвалась Радмила, вздрогнув от его близкого голоса.

— С чего бы это вдруг? — Феликс прошел в кабинет.

— Оба творят нечто невообразимое.

Виталий Викторович расхохотался. Он подступил к Радмиле и громко чмокнул ее в щеку. Очень крепко, но по-дружески. Накануне он ее целовал совсем иначе. Однако она уже не помнила, как именно.

— Радмилочка, вы чудесная девушка. С вами было очень приятно работать…

«Приятно» и «работать» прозвучали словно намек на… Но Радмила устала краснеть по такому поводу и лишь приподняла брови. Точно так же поступил и Феликс, скрестивший руки на груди.

— …поэтому вы заслуживаете больше, чем просто сумма гонорара. Правда ведь, Феликс?

Феликс кивнул. Тогда Виталий Викторович извлек из-под стола огромнейший букет бело-алых роз. Настолько шикарный, что у Радмилы ухнуло оборвавшееся сердце.

— Это вам, Радмилочка, от всего сердца. От двух сердец. — Гендиректор бросил взор в сторону молчаливой кровиночки. — Вы их очень задели.

Радмила поняла, что сейчас опять разрыдается. Она стиснула зубы и глубоко вздохнула. А уж как ее сердце задели эти Ипатовы! Рассекли на части. Не сшить и не склеить.

— Мне тоже было… интересно… с вами, — слова рождались в муках. — Весело.

— Да уж, — изрек Феликс, не отрывая глаз от бледного подрагивающего лица, — повеселились.

— И это еще не все, Радмилочка. — Виталий Викторович самозабвенно продолжал играть роль доброго волшебника. Как ни странно, она ему блестяще удавалась. — Вот вам от нас на память.

Перед Радмилой появилась празднично упакованная коробка, увенчанная розовым шелковым бантом. От коробки пахло ванильным детством и марципановыми чудесами.

— Распакуйте ее дома. Пусть она станет сюрпризом.

Наверное, ее сказка, коль уж она в нее попала, должна была закончиться именно подобным образом: она стала обладательницей круглой суммы, бело-алых роз, загадочной коробки и золотой тысячи воспоминаний, которые слишком хороши, чтобы с ними спокойно жить и не чувствовать сердечной боли утраты. И эта груда золотых слитков-воспоминаний погребет ее под собой. Станет впечатляющим памятником. На нем рука неизвестного сказочника начертает: «Она умерла, потому что хотела вернуться в сказку».

Да, она хотела.

Но ее время истекло.

Радмила еще о чем-то говорила с Ипатовыми, улыбалась, шутила, но она уже уходила из этой жизни. Их жизни.

Когда же пришло время прощаться по-настоящему (и навсегда ), она твердо произнесла проклятое слово:

— Прощайте.

— Радмила, никогда не уходите навсегда — замучаетесь прощаться. — Виталий Викторович тепло ей улыбнулся. — До свидания звучит куда приятнее.

«Но я-то не вернусь».

Феликс не улыбался. Он смотрел. Как он смотрел. Он смотрел, как она уходила.

Она подошла к лифту. Одна. Дверцы распахнулись. Она шагнула в темное устройство, которое опустит ее с небес на землю, из сказки в быль (или пыль?). Дверцы захлопнулись. Но в лифте она оказалась не одна. Ипатов-младший, бесшумно следовавший за ней, вошел следом, а она ничего не слышала и не видела.

Радмила загородилась от него розами.

— Дорогу я знаю. И я уже вызвала такси.

— Совершенно в твоем духе. — Губ Ипатова коснулась неуловимая мефистофелевская улыбка. — Я пошел за тобой следом, чтобы ты со мной не прощалась.

— Съемки закончились.

— Но кое-что только начинается.

Ее сердце ударилось о ребра, заныло, заскулило. Она уткнулась носом в розы. Лифт миновал девятый этаж.

— Я ничего не жду и ничего не хочу.

— Знаю.

— И?..

— И именно поэтому не прощаюсь с тобой. — Ипатов чем-то подозрительно звенел в кармане. Звук напоминал позвякивание ключей…

— Но если ты не прощаешься, то что же ты тогда сейчас здесь делаешь?

— Провожаю тебя до такси. — Агаты сощурились, и от их блеска жаркие волны покатились по телу.

Радмила снова спряталась в розы, оцарапав себе нос. Боль вернула ее в реальный мир.

— Я назову тебя Гликерией, что означает «сладкая». Ты именно такая. Красивая и сладкая. Не то что я. Я горькая-горькая, как лук. И такая же противная. Фу-у-у…

Подперев дрожащий подбородок ладонью, Радмила смотрела на свою новую подружку. У Гликерии были дивно распахнутые голубые глаза-глазищи; пушистые ресницы едва не касались кончика мило вздернутого носика; пухлые щечки цвели нежно-розовым румянцем, а губки были сложены в алое глянцевое сердечко.

Золотые локоны ниспадали из-под кокетливой атласной шляпки, украшенной задорным зеленым пером. Изумрудное шелковое платье — сплошь кружева и рюшечки — мерцало, переливаясь на свету. Выглядывающие из-под пышного подола башмачки с серебряными пряжками вызывали зависть.

Гликерия была чудесна. Необыкновенно красивая коллекционная кукла, с фарфоровым личиком, единственная в своем роде. Интересно, Виталий Викторович сам ее выбирал? А что, он-то может. А вот младшенький Ипатов… Нет, младшенький вряд ли потащится в магазин эксклюзивных товаров, чтобы выбрать куклу для такой девицы, как Радмила Туманова. Скорее он ее просто сфотографирует. Куклу, разумеется. А Радмила Туманова в качестве фотообъекта у него не котируется.

Эх-х-х…

Радмила одним глотком допила застоявшийся в стакане портвейн и строго произнесла:

— А теперь, Гликерия, пора спать. Ночь на дворе. Завтра будет новый день моей старой жизни. Сказки кончились. Спокойной ночи, моя хорошая.

…Она проснулась от какого-то шороха. Вынырнула из глубин неясного тусклого сна, распахнула глаза и оцепенела. По ее комнате ходил Феликс Ипатов, зажигая свечи платиновой зажигалкой. Огоньки уже окружали постель, горели у зеркала и на тумбочке. Было неправдоподобно светло.

— Еще две свечки, и будет готово, — не оборачиваясь, произнес Феликс, почувствовав ее внезапное пробуждение.

Дурацкий вопрос: «Как ты сюда попал?» — застрял в глотке. Ответ-то был известен. Ключи, якобы потерянные…

Радмила молча смотрела на его движения, по-кошачьи плавные и мягкие. Завораживающие. Могла бы смотреть вечность. Темные тени следовали за ним, словно он был их повелителем.

Феликс наконец обернулся. По его спокойному лицу бежали блики от прыгающих огоньков свечей. Он казался порождением иного мира, в котором живут лишь избранные. В котором живут гении.

И он пришел к ней .

Он больше ничего не стал говорить, принимаясь расстегивать свою черную рубашку. Радмила закусила губу, когда рубашка полетела в сторону. Смуглые руки потянулись к кожаному ремню на джинсах. Радмила закрыла глаза, через мгновение услышав, как джинсы упали на пол.