Пабло Симонетти - Граница дозволенного

Убедившись, что на него можно положиться даже в самой трудной ситуации, теша себя мыслью, что рядом с ним даже умирать не так страшно, я позволила себе, когда депрессия отступила, заговорить о наболевшем. В первый раз услышав от меня о «преждевременном семяизвержении», он насторожился, а когда прозвучало слово «импотенция», заволновался. Я специально подбирала безличные формы, чтобы не оскорбить его чувства…

Проблема обрела остроту лишь к четвертому году нашей супружеской жизни. Эсекьель, даром что кончал стремительно, всегда охотно тащил меня в постель и сдерживал эрекцию столько, сколько понадобится, чтобы и я достигла оргазма. Однако потом его стало хватать только на то, чтобы кончить самому, а дальше все стало еще хуже. Я бы не беспокоилась, если бы его влекло ко мне с прежней силой, — поискали бы другие способы удовлетворения. Но Эсекьель после бессчетного количества неудач просто охладел к сексу и почти не прикасался ко мне.

В те годы виагра в Чили только-только появилась. Я прочитала о ней в каком-то журнале — так открыто, как сейчас, об этом тогда не говорили. Чтобы не компрометировать себя перед местными аптекарями, я отправилась на поиски в другой конец района. Провизор не спросила рецепта и, кажется, даже не заметила моей нервозности, ограничившись единственным указанием: «он» должен принять одну таблетку за полчаса «до». Я спрятала коробочку между своими тюбиками с кремом.

Стоял летний вечер конца 2001 года — помню ночных мотыльков, летящих на свет фонаря, и наши голые руки. Мы возвращались домой после ужина с друзьями. Эсекьель пребывал в особенно радужном настроении, повеселив собравшихся рассказом о том, как обедал в доме одного из моих клиентов — невежественного нувориша, который под кофе включил Девятую симфонию Бетховена. На этой благостной волне я и призналась, что купила чудотворные голубые таблетки. Мне не под силу описать, как искренняя радужная улыбка, не меняясь в очертаниях, моментально стала презрительной и брезгливой. Наверное, изменился взгляд, а не улыбка, но я этого не осознала. Я видела только улыбку, сияющую в темноте и убивающую меня своим спокойствием.

Потом Эсекьель начал отшучиваться. Сказал, что в этом деле обойдется без посторонней помощи — будто бездумно повторял чужую фразу, будто не помнил, сколько нам за эти годы пришлось пережить.

«Неправда», — огорченно покачала головой я. Свой пикап «шевроле», купленный для работы, я оставила на тихой улочке в квартале Педро-де-Вальдивия-Норте, у подножия холма Сан-Кристобаль. Эсекьель молчал, не меняясь в лице, потом наконец выдавил: «Я не думал, что ты настолько озабоченная».

Каждый раз бешусь, как вспомню это несправедливое обвинение. Вопреки данному себе обещанию не говорить лишнего я припомнила Эсекьелю, что уже три года не испытывала с ним оргазма. Улыбка его померкла, и на губах застыл тот же немой вопрос, что в нашу последнюю ночь вместе. Эти два эпизода словно связались в одно целое, образовав начальную и конечную точку процесса, неотвратимость которого я постигаю только теперь, оглядываясь назад.

Он обещал подумать, но все оставалось без изменений до той самой июньской ночи 2002 года, знаменовавшей начало сезона дождей. Ливни и грозы с детства вызывали у меня бурю эмоций — внутреннюю дрожь и тревожное томление. Обожаю сидеть в теплом и сухом доме, когда на улице бушует стихия. Такое вот извращенное чувство защищенности — кругом непогода, но меня она не касается. На этот раз дождь хлестал с невиданной для нашего мягкого климата яростью. Мы еще не знали, что поутру реки выйдут из берегов и отвоюют свои прежние русла, узурпированные городами и полями, а горные потоки превратят страну в болото. Нам с Эсекьелем повезло: центр Сантьяго оказался одним из немногих районов, где ливневая канализация успевала поглощать бурлящие водовороты. Холм Санта-Лусия через дорогу тонул в густой темноте. Мы сидели за столом, не включая свет, и молча слушали шум дождя. На стене за спиной Эсекьеля застыли в нелепом антраша две большие балинезийские марионетки для театра теней — то ли завороженные бурей за окном, то ли сраженные предчувствием не менее страшной грозы здесь, в комнате.

За ужином напряжение постепенно спало, и разговор зашел о текущих делах. Эсекьель вообще не отличается аппетитом, однако, взращенный на маминых кулинарных изысках, ценит хороший стол, и я освоила его любимые блюда. Не помню, чем мы ужинали в тот вечер — наверное, были пирожные «уэвос чимбос» на десерт, он любил есть их в дождь. Полчаса, которые в другой вечер пролетели бы незаметно, тянулись медленно, как нудная проповедь. Я решала, попросить Эсекьеля принять виагру или отложить на другой раз. Если бы ему предстояло наутро что-то ответственное, я бы промолчала, но ни о чем таком речь не шла. Он все еще работал в отделе культуры, в газете, куда устроился почти сразу, как подался в журналистику, только теперь занимался почти исключительно рецензиями и литературными обзорами. Наконец, поняв за приготовлением кофе, что больше терзаться сомнениями не могу, я положила голубую таблетку на блюдце рядом с чашкой мужа.

Эсекьель взял ее двумя пальцами и принялся разглядывать. Выдал какую-то избитую шутку. Я заявила, что смешного тут ничего нет. Тогда он закинул таблетку в рот и запил кофе: «Теперь достаточно серьезно?» Как я надеялась на эту ночь, каких только чудес от нее не ждала! Она станет новой ступенькой нашего брака. Отныне мы сможем заниматься любовью по два, три раза в неделю, сознавать, что владеем своим телом, что в выдумке оно не уступает разуму, что все перемелется и образуется, что мне не страшны никакие трудности и лишения. С этого дня я смогу слиться с Эсекьелем в одно целое, наш союз перестанет быть фикцией, я перестану тосковать по старым добрым дням. И прав был тот, кто назвал оргазм «маленькой смертью», потому что для меня он действительно сродни прививке, крошечной головокружительной дозе лекарства от страха перед настоящей смертью. Я даже пришла к выводу, что именно трагедия, произошедшая с родителями, заставила меня поторопить события, не допуская дальнейших отсрочек.

На улице лило как из ведра. Я ласкала и целовала Эсекьеля, не скрывая своих самых сокровенных желаний, но души наши так и не воссоединились. Эсекьеля больше занимал сам эксперимент, чем возможность впервые за долгое время снова заняться любовью с полной отдачей. Ласки и поцелуи казались ему лишними. А я хотела почувствовать себя желанной, а не просто удовлетворенной. Он ухватил меня за бедра и проник внутрь, как всегда бережно, — после долгих месяцев воздержания я достигла оргазма почти сразу. Я так его любила, так хотела, я надеялась, что этой ночью он примет все три таблетки и мы наверстаем упущенное за годы! Но у него вдруг все упало, и больше он в меня не входил, а закрылся локтем и захрапел, перекатившись на бок. Я не верила, что мы с ним снова лежим врозь. Я должна была вернуть его, прогнать одолевавшие его страхи. Перевернувшись, я попыталась возбудить его губами. Я не думала о том, что делаю. Но рядом со мной разверзлась зияющая пропасть. Эсекьель отстранился и встал с кровати, бросив на ходу: «К чему так суетиться?» Вот чего я добилась своей страстью — он отверг меня.