Марина Юденич - Доля ангелов

А сверху — вместо мелких брызг несуществующего дождя, к которым я совершенно готова и даже почти ощутила разгоряченной кожей, — внезапно сильный порыв холодного ветра.

И гибнут в ужасе маленькие свечи.

Лестница погружается во тьму.

Проходят секунды. Глаза мои всегда хорошо адаптировались к темноте. «Ты кошка, — говорил Антон, — определенно кто-то из семейства кошачьих».

Но как бы там ни было, кошачьими, зрячими во тьме глазами я вижу отчетливо то, что должна была бы разглядеть раньше, на семь ступеней ниже.

Силуэт. Знакомый.

И это, конечно, не Вива. С ней мы уже встречались сегодня.

Это Антон.

— Ты?

— Ну конечно.

Неожиданно он резко срывается с места.

Тень приближается ко мне очень быстро, тень наступает справа, словно хочет прижать и расплющить по шершавой стене, а может, и вовсе, вцепившись намертво, уволочь куда-то за грань, разделяющую миры. Ту самую сомнительную, неприметную, которая вдруг — подчиняясь чьей-то странной фантазии — оказалась шершавой древней стеной в старом маленьком замке.

Сознание отзывается ужасом и животным почти, бессознательным импульсом — стремлением отшатнуться, отпрыгнуть в сторону как можно дальше.

А там…

«Только не бойся, ничего не бойся», — откуда-то издалека доносятся до меня слова Вивы.

Не бояться, значит?..

Я медленно оседаю на ступени, сознание туманится, потому что тень нависает надо мной совсем близко.

Но сзади снизу — не послышались, стало быть, в глухой тиши чужие осторожные шаги — кто-то оглушительно рычит:

— The step has more, Mr. Polonsky! I shoot! [14] Ни шагу больше, мистер Полонский! Я стреляю! — почему-то по-английски.

Но я замечаю это только несколько позже.

Потому что практически одновременно с окриком за моей спиной ярко вспыхивает что-то.

Ослепительный свет заставляет тень резко отшатнуться влево, вскинуть руки к лицу…

Этого достаточно — предательские ступени древней лестницы действительно чертовски опасны.

Я закрываю глаза секундой позже и не вижу — к счастью — ничего, что происходит потом.

Только слышу.

Отчаянный крик, пульсирующий ужасом и яростью.

— Сука! — кричит Антон.

И больше не успевает произнести ничего.

«…небо распахнуто. Странно. Страшно».

Это конец.

Я-то знаю.

— You started to remove what devil?! We have agreed — we’ll go silently. Simply to go! [15] Какого дьявола ты начал снимать?! Мы же договорились — будешь идти тихо. Просто идти! — Чей-то голос снова вопит снизу по-английски. Он возмущен.

— Ну, прости. Когда я его увидел… Это нужно было снять. Я не смог удержаться, понимаешь? Да не убивайся так, туда ему дорога. Ты в порядке?

С ума сойти! Не прошло и часа — он обратил внимание на меня.

— В порядке. Даже больше. Теперь я знаю, как снимать твою долю ангелов.

— Я тоже.

Он наконец обнимает меня.

И кажется, я плачу.

Обеденный стол, за которым когда-то трапезничали короли-охотники, теперь изрядно смахивает на конторский.

Так много бумаг, фотографий, какой-то невнятной, но хитрой техники в чемоданчиках и без них.

Инспектор, типичный француз, и более того — типичный французский инспектор, похожий сразу на Алена Делона и Жана Поля Бельмондо в каких-то очень известных детективах, в просторном светлом плаще, безупречной сорочке, небрежно прихваченной ярким пижонским галстуком, говорит по телефону и одновременно поясняет мне, не выпуская изо рта сигареты:

— Вообще-то мы уважаем «Salladin». Во всем мире уважают «Salladin»… То обстоятельство, что их высокопоставленный сотрудник был тут в момент происшествия и, можно сказать, вел расследование, конечно, сильно упрощает дело. Но, мадам, — широким жестом он обводит королевский стол, заваленный бумагами, — все это надо еще как-то оформить. Не говорю уже — переосмыслить.

— Ерунда. Через четверть часа, не больше, я получу санкцию своего руководства, а ты, дружище, — копию моего рапорта. И все немедленно встанет на свои места. Вся кипа обретет достойный стройный вид и даже сложится в папки. — Теперь мне понятно, отчего мой угрюмый возница так странно говорит по-французски и так отменно — по-русски. Он англичанин, долго живший в России. И никакой, разумеется, не шофер.

— К тому же прошнуруется, пронумеруется и даже уляжется на полки. — Это Федор. Несмотря на то что высокопоставленный сотрудник «Salladin» сгоряча едва не вмазал ему по физиономии, а прибывший французский коллега поначалу норовил надеть наручники, он пребывает в прекрасном расположении духа. И норовит шутить.

— Заткнись! Мрачная тень неосторожного убийства еще маячит над твоей бестолковой башкой.

— Разве мы не решили, что это несчастный случай?

— Мы — решили. Но у этого парня есть еще начальство. А у вашего дважды покойного мужа могут найтись покровители.

— Покровители покойного — это что-то новенькое. И потом — кого тут, собственно, неосторожно отправили на тот свет?

— Ладно, оставим дискуссию.

— К тому же вы все не о том. Да, старина, твое начальство наверняка проявит лояльность, я получу рапорт — пасьянс сойдется. А русские?

— Что — русские?

— Наследники этого типа. Предполагаемая жертва. Их, по-твоему, устроит несчастный случай?

— Они перед вами в одном лице. Их устроит.

— Sur mon Dieu! Мне говорили, что русский криминал замешен круче итальянского, бразильского и китайского, вместе взятых. Но в нашей глуши…

— Ничуть не круче. Я бы сказал, мы имеем дело с криминальной конструкцией исключительно европейского образца. Возможно — североамериканского. Но как бы там ни было — основанной на классических рыночных пружинах. Хотя определенная русская специфика все же имеет место быть — должен признать.

— Ага, значит, должен?

— Должен. А вернее — могу. Но исключительно в психологическом аспекте.

— Не говори мне про Достоевского.

— Почему нет? Очень кстати.

— Я так и не смог осилить.

— Теперь осилишь.

— Наверняка.

— И — со знанием дела.

Мы произносим это почти хором.

Двое русских и один британец — в унисон — одному растерянному французу.

Телефон в кармане нашего британца звонит еле слышно, но слышат все.

И все — попирая приличия — напряженно вслушиваются в его короткие реплики.

От этого разговора зависит многое, и дело, похоже, решается в нашу пользу.

— Все как я и думал. Копию рапорта ты получишь завтра утром.

— А мы?

— А вы не получите. Нет санкции.

— Тогда говорите.

— Или я буду делиться своими соображениями.

— Было бы любопытно. Но очень хочется спать.

— И есть.

— Послушайте, предлагаю компромисс. Хозяек этого богоугодного заведения увезли ваши жандармы?

— Разумеется.

— Так вот. Мы не сильно нарушим французское законодательство, если я проникну на кухню и сооружу легкий ужин?